Про кабачную кикимору

В одной дистанции стоял кабак на юру близ оврага, и овраг-то обсыпался, так что кабак чуть лепился на овраге. В этом селе были большие базары по понедельникам и пятницам, и шла в кабаке большая торговля вином, но, ни один целовальник не мог долго усидеть в кабаке: постоянно проторговывался и разорялся. То находили у них недочет в деньгах, а главное дело — большую усышку вина и рассыропку, так что в откупной конторе все этому дивились, и еще тому дивились, что все целовальники рассказывали, как ровно в двенадцать часов кто-то у них вино цедит; и когда зажигали свечку, то видели карбыша, который бег от бочки и скрывался под полом, в нору. Откуп кому ни предлагал сымать кабак, все отказывались. Даже даром предлагал кабак, без всякого залогу, но никто не сымал.
Предложили одному пьянице и моту, и несколько раз оштрафованному и пойманному в приеме краденых вещей. Он был в крайности, потому что промотался, не имел себе пристанища и ходил из кабака в кабак, а был человек семейный, очень неглупый и отчаянная голова. Он согласился взять кабак, хотя и слышал много страшных рассказов об нем. Кабак стоял заброшен. В первую ночь, когда он поселился в нем, он приготовил сальную свечку, спичек, положил топор на стойку, выпил пол-штоф вина и лег спать. «Ну, говорит, теперь хоть сам черт приходи — никого не боюсь!» Спустя короткое время, он услыхал, что кто-то вино из разливной бочки цедит. Он быстро зажег свечку, взял топор, осмотрелся, подошел к бочке, осмотрел ее, видит, что она не повреждена: печати все на ней целы, а кран заметно полуотворен. Постукал он топором в бочку и по звуку определил, что будто вина меньше; сорвал печати, накинул мерник, видит, что трех с лишком ведер нет. Он удивился и выругался, как ему хотелось. «Черт, что ли, отлил! Покорись мне! Ведь я чертей-то не боюсь: до чертиков-то я раз десять напивался. Не привыкать стать мне вашего брата видеть!» Тут он услыхал под полом треск: стала поворачиваться половица, и стало из-под пола вырастать странного вида дерево. Все растет и растет, распространяются сучья, ветви и листы, закрывают почти что весь кабак и склоняются над его головой! Целовальник, собравши, что есть силы, взмахнул топором рубить дерево и говорит: «Ну, так, брат, вот как по-нашему! Я тебе удружу!» В эту минуту топор его как будто во что воткнулся; он не может его сдвинуть и чувствует, что какая-то могучая рука удерживает топор. Целовальник не струсил. «Пусти, говорит, меня! Я знаю, что ты черт. Пусти! Я все-таки буду рубить!» В это время слышит над своей головой тихий и кроткий голос: «Послушай, любезный, меня: не руби ты дерево! Это — я». — «Да кто ты?» — «Я тебе скажу. Ты со мной уживешься, мы будем с тобой друзьями, и ты будешь счастлив». — «Да кто ты? Говори скорей! Пусти топор, я хочу выпить!» — «Ну, брат, поднеси и мне!» — «Да как я тебя поднесу, когда я тебя не вижу?» — «Ты меня никогда и не увидишь, только когда с тобой прощаться буду, может, покажусь». — «Правду ли ты говоришь?» — «Давай выпьем, а потом поговорим». — «Ну, пусти же топор!» Целовальник почувствовал, что кто-то топор пустил; зашел за стойку, взял штоф вина и хотел из него наливать, — голос ему и говорит: «Послушай, любезный, ты много теперь не пей. Для нас довольно и полуштофа. Вон возьми вон этот, у которого дёнышко-то провeрчено, в том, брат, вино-то хорошее, еще не испорчено». — «Да как это ты узнал? Я принимал: все пол-штофы были целы...» — «А ты ходил отпускать вино-то мужику-то, тебе нарочно дистаночный его и подменил, чтоб узнать наперед, будешь ли ты здесь мошенничать». Целовальник взял этот полштоф, посмотрел перед свечкой на его дно и увидал, что действительно на дне проверчена дыра (чтобы можно отлить и впустить туда, а после воском залепить). «Ну, чертова образина, теперь я верю тебе, что ты черт». — «А ты не ругайся! Мы с тобой будем друзьями. Ты угости лучше».
Целовальник налил два стакана, взял свой и выпил, сам скосился и смотрит на другой и видит: стакан поднялся сам собой и так в воздух и опрокинулся,как будто кто его пил, и так сухо, что капли не осталось, только кто-то крякнул. «Ну, брат, спасибо за угощенье!» — «Спасибо-то спасибо, а ты мне расскажи, кто ты». — «Я, брат, тебе расскажу. Слушай! Я — сын богатых родителей, сын купеческий и проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету около тридцати лет и не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того, ни с сего, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле (они душу человеческую сгубили: отравили своего родного брата, чтобы воспользоваться его богатством). Так вот я кто такой! Теперь дальше слушай. Ты каждый день в двенадцать часов дня и ночи ставь в чело за заслонку по стакану вина и пресную, на меду, лепешку. Этим я буду кормиться, а ты себе торгуй. Не бойся ни поверенных, ни дистаночных, ни подсыльных: я тебе об них буду говорить; за десять верст ты будешь знать, кто едет, и кого подослали, чтоб тебя поймать в разливе вина; а теперь ложись и спи! Только, брат, образов не заводи и молебнов не служи, и как я отсюда уйду через год, так и ты выходи, а то худо будет тебе. Слышал?» — «Слышал». — «Так и поступай!» Целовальник выпил еще вина и лег. Посмотрел на дерево: оно стало меньше, все ниже и ниже, скрылось под полом, и половица опять легла на свое место, как ни в чем не бывало. Целовальник затушил свечу и заснул.
На другой день был базар. Он поутру встал рано и увидал, что у него открылась хорошая торговля, и он, полупьяный, целый день хорошо торговал, ни в чем не обсчитался; к вечеру проверил выручку и смекнул, что торговля шла на удивленье, а что говорил ему проклятый, он все это исполнил, и с этого дня целовальник стал торговать так хорошо, что все его товарищи стали ему завидовать. Он никогда не попадался ни под какой штраф, несмотря на то, что постоянно продавал вино рассыропленное, и заблаговременно знал, кто из дистаночных или поверенных приедет к нему его ревизовать. Удивлялись его аккуратности, его ловкости, его честности и больше всего тому, что целовальник, хотя пил вино, но пьян, не напивался.
Прошел год. Наступила полночь. Целовальник по обыкновению спал на стойке и проснулся. Слышит вдруг голос: «Ну, прощай, брат! Я ухожу. Ты завтра же откажись от кабака и прекрати торговлю!» — «Ну что ж, покажись мне!» — «Возьми ведро воды и смотри в него!» Целовальник взял ведро воды, а в другую руку свечку, и стал на воду смотреть. Он увидал в ведре свое лицо и с левого плеча — другое лицо — красивого человека, средних лет, чернобрового, черноглазого, а в щеках как будто розовые листочки врезаны. «Видишь ли?» — «Вижу. Какой ты красавец!» В это время кто-то вздохнул и раздался голос: «Не родись ни хорош, ни пригож, а родись счастлив». Все пропало. В печной трубе раздался страшный воп и плач. Целовальник все-таки не послушался и на другой день торговал по случаю базарного дня, и хотел еще зашибить копейку несмотря на то, что в течение года нажил мошенничеством и приемом краденых вещей до двух с лишком тысяч. В этот же день дистаночным был оштрафован на двести пятьдесят рублей, сдал должность и навечно отказался от торговли вином; перестал пить, купил себе постоялый двор и сделался набожным человеком.