Евангелист Лука свидетельствует, что злословил Иисуса один разбойник, а другой унимал его. Евангелисты же Матфей (27, 44) и Марк (15, 32) говорят:
И распятые с Ним поносили Его (Мк. 15, 32; Мф. 27, 44). Это кажущееся противоречие нетрудно примирить. Несомненно, что покаявшийся разбойник не мог почти одновременно и злословить Христа, и исповедовать свою веру в Него, поэтому надо признать, что злословил один разбойник. Сведения о том, как один разбойник унимал другого, как он обратился ко Христу и какой получил от Него ответ, сообщает один только Евангелист Лука. Евангелисты Матфей и Марк об этом ничего не говорят, но, перечисляя всех злословивших Иисуса, упоминают и о разбойниках, не придавая, очевидно, никакого значения тому, один или два разбойника злословили; говоря, что издевались над Иисусом
проходящие (Мф. 27, 39),
первосвященники с книжниками и старейшинами и фарисеями (Мф. 27, 41),
воины (Лк. 23, 36), они не могли, конечно, обойти молчанием и издевательство одного из разбойников, и потому, употребляя, как это часто бывает в описаниях, множественное число вместо единственного, говорят:
также и разбойники, распятые с Ним, поносили Его (Мф. 27, 44).
Несмотря на злорадство и издевательства находившихся на Голгофе врагов Иисуса, ко кресту Его не побоялись приблизиться Пресвятая Дева Мария, Мария Магдалина, Мария Клеопова и Апостол Иоанн.
Архиепископ Иннокентий полагает, что они подошли ко Кресту только тогда, когда настала тьма, — что раньше этого было бы небезопасно так явно выразить свое расположение к Иисусу, и что Сама Богоматерь могла бы подвергнуться дерзким издевательствам, если бы была узнана врагами Своего Сына. Но едва ли можно согласиться с таким мнением. Трудно допустить, чтобы Богоматерь лишь издали смотрела на страдания Своего Сына; нет, любящее сердце Матери звало к Нему, туда, где страдает Он один, окруженный злобными врагами, где не на ком остановить Ему Свой страдальческий взор. Всякому понятно, как тяжело страдать среди врагов, не видя вокруг себя никого, кто бы мог хоть бы своим расположением и вниманием облегчить душевные муки страдальца; сердце же матери понимает это лучше всех и в своем влечении никогда не руководствуется соображениями об опасностях, какие могут угрожать. Вот почему надо полагать, что как только воины окончили свое дело и уселись стеречь Иисуса, тотчас же Иоанн провел сквозь толпу Богоматерь, за Которой шли Мария Магдалина и Мария Клеопова; и все они стали у креста, презирая всякие опасности. Весьма возможно, что они сначала стали так, что Христос и не заметил их; быть может, это произошло оттого, что крест окружали злобные враги и не было места около него, чтобы стать поближе. Когда же враги насытили свою злобу и стали понемногу отходить от креста, к нему тотчас же приблизились Богоматерь и охранявший Ее Иоанн, и стали они так, что Иисус увидел их.
С отшествием Христа из этого мира Пресвятая Матерь Его оставалась одна, и некому было позаботиться о Ней. Иосифа в то время уже не было в живых; так называемые братья Господни были сыновьями Марии Клеоповой, родственницы Ее, и даже не были в числе последователей или учеников Иисуса; других родных не было. Поэтому, увидев Свою Мать и стоявшего с Нею любимого ученика Своего, Иисус благоволил поручить этому ученику (Иоанну) заботу о Ней и, обращаясь к Ней, сказал:
Жено! се, сын Твой (Ин. 19, 26)- и взглядом Своим указал Ей на Иоанна. Потом, обращаясь к Иоанну и указывая взглядом на Свою Мать, сказал:
Се, Матерь твоя! (Ин. 19, 27).
Об этом повествует сам Иоанн, добавляя, что с этого времени
ученик сей взял Ее к себе (Ин. 19, 27), то есть принял Ее в свой дом и до смерти Ее заботился о Ней, как сын о Матери.
Евангелисты Матфей и Марк, говоря о женщинах, присутствовавших при смерти Иисуса и смотревших на Него издали, не упоминают о Богоматери (Мф. 27, 55-56; Мк. 15, 40-41), а из этого можно вывести предположение, что Богоматерь не присутствовала при самой смерти Своего Сына.
Весьма возможно, что Сам Иисус хотел избавить Свою Мать от ужасных душевных мук при виде умирающего на Кресте Сына, и взглядом дал Иоанну понять, чтобы он увел Ее к себе; но тогда надо признать, что Иоанн увел Богоматерь, а сам вернулся ко кресту опять, потому что он говорит и о том, что после этого совершилось, и сопровождает свое повествование об этом такими словами:
и видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину (Ин. 19, 35). Трудно же, почти невозможно предполагать, что Иоанн, отведя Богоматерь в дом свой, тотчас же и оставил Ее, оставил Одну в такую ужасную, скорбную минуту. Поэтому имеется достаточно оснований полагать, что Богоматерь оставалась до конца у самого креста или же в незначительном от него отдалении.
И стоял народ и смотрел... (Лк. 23, 35). Но где же остальные, кроме Иоанна, Апостолы? Где те постоянные спутники Христа, решившиеся идти за Ним, в последнее путешествие Его в Иерусалим, чтобы там и умереть с Ним? Где Петр, так самоуверенно клявшийся душу свою положить за Него? Где они в эту скорбную минуту их Учителя, Которого они так недавно еще признавали Сыном Божиим? Где они? Куда разбежались?..
Вон, вдали от Голгофы, бежит, оглядываясь, Иуда. Первосвященники отвергли его раскаяние, и он бросил им их сребренники, которые были в руках его безмолвными свидетелями гнусного предательства. Он думал освободиться от этого обличителя и тем успокоить свою совесть, но, увы! Совесть, вступившая в свои права, все более и более терзала его и незаметно для него влекла его туда, где он мог бы найти себе действительное успокоение и прощение тяжкого греха: она влекла его к Невинной Жертве его предательства. Он наверное стоял в толпе, окружавшей преторию Пилата; он прислушивался к словам римского правителя, подававшим надежду на оправдание Неповинного; он почти успокоился, когда Пилат властно сказал злобному синедриону: «Я не нахожу никакой вины в Этом Человеке!» Но последовавшие затем колебания Пилата, его уступчивость, боязнь доноса кесарю, приказание подвергнуть Христа бичеванию — все это должно было невыразимой болью терзать сердце Иуды. Когда же первосвященники крикнули и народ подхватил: «
Кровь Его на нас и на детях наших!» — то Иуда понял, что принял на свою душу не только свой грех предательства, но и грех народный, призываемое на себя народом проклятие. И побежал Иуда от претории, потеряв теперь всякую надежду на оправдание Христа Пилатом; побежал он за город, думая там, в одиночестве, найти себе успокоение. Но вот, он видит, как из городских ворот выходит толпа народа, предшествуемая и сопровождаемая римскими войсками; впереди толпы несут кресты, орудия мучительной казни. «Теперь (думает Иуда) все кончено; теперь ничем уже не изгладишь своего греха». Останавливается он и смотрит на Голгофу; ждет, что будет дальше, хотя прекрасно знает, как римляне распинают осужденных на казнь. Когда же свершилось все, когда Невинный Страдалец был пригвожден ко кресту, Иуда очнулся от оцепенения и побежал в противоположную от Голгофы сторону, оглядываясь назад. Но куда же он бежит? И зачем? Терзаемый совестью, он решил, что такому человеку, как он, жить нельзя, что надо прекратить эти мучения. И вот, взору его предстало засохшее дерево, на котором можно окончить расчеты с жизнью. Он стремится к нему, подходит, становится на большой камень, судорожными движениями рук накидывает на дерево свой пояс, привязывает один конец его ко стволу, а петлю надевает на шею и, взглянув последний раз на Голгофу, бросается с камня. Петля туго затянулась на его шее, и, после нескольких судорожных движений, мертвое тело его повисло, а затем сорвалось и упало. Так осудил себя на казнь предатель, и сам был своим палачом!
Но где же остальные десять Апостолов? Где те, которых в последней прощальной беседе Христос называл друзьями Своими? — Никаких ответов на эти вопросы мы не найдем в Евангелии.
Но, зная предшествовавшие и последовавшие события, мы можем составить довольно правдоподобное предположение о душевном состоянии разбежавшихся десяти Апостолов.
Апостолы со всеми евреями того времени ждали Мессию, как воинственного Царя Израилева, который свергнет римское иго, покорит все народы земли и подчинит их власти евреев. Таковы были понятия евреев о назначении Мессии; и эти мечты были так заманчивы, что даже Апостолы, которым Христос много раз говорил, что Царство Его не от мира сего, никак не могли отрешиться от них, расстаться с ними. И мечтали они о тех местах, какие займут в Царстве Мессии, и даже поспорили как-то между собой, кому из них будет отведено в этом Царстве наипочетнейшее место, кто будет выше всех. А «сыны грома», Иоанн и Иаков Зеведеевы, дерзнули даже просить Господа, чтобы Он в Царстве Своем сравнял их с Собой, посадил одного по правую сторону Свою, а другого по левую. И вера их в такое блистательное, воинственное Царство Мессии была настолько сильна и так затемняла по временам их рассудок, что они не верили даже словам Господа о предстоявших Ему страданиях, смерти и Воскресении. Страдания сии были совсем несовместимы с их понятиями о Царе Израилевом. Как Он может страдать? А умереть? Да разве Мессия может умереть? Нет, Он будет царствовать вечно; следовательно, умереть не может. Но как же Христос воскреснет, если Он как Мессия и умереть не может? Вот этот последний вопрос был для Апостолов неразрешимым недоумением. Они никак не могли понять его, да и не пытались разрешить его. Их удивляло, что Иисус так медлит открыть Свое Царство; они, вероятно, недоумевали, почему Он отказался от провозглашения Его Царем Израилевым, когда толпа чудесно насыщенного Им народа хотела насильно взять Его и вести для этого в Иерусалим. Они теряли уже надежду на осуществление своих мечтаний, когда Иисус отправился в последнее путешествие Свое в Иерусалим; они уговаривали Его не ходить туда на верную, по их мнению, смерть. А если они допускали теперь возможность Его смерти, то, конечно, только потому, что вера в Него как Мессию уже поколебалась и только любовь к Нему, как к Пророку и Чудотворцу, вынудила идти за Ним. Фома сказал: «Пойдем и мы умрем с Ним!» — и все пошли. Последовавший после того торжественный въезд Иисуса в Иерусалим, победные крики народа, восторженно приветствовавшего своего Царя-Мессию, временно возродили в сердцах Апостолов надежду на скорое открытие блистательного Царства, но окончательный разрыв Иисуса с правящей партией и охлаждение к Нему народа вновь повергли в скорбь друзей Христовых. Когда же Его связали, как преступника, и повели на суд, все они в страхе оставили Его, а самый пылкий из них, самый, по-видимому, преданный Христу, три раза отрекся от Него, даже побоялся назвать Его по имени. Но и после того они могли еще лелеять надежду, что каким-нибудь чудом Учитель их освободится от угрожающей Ему позорной казни, и тогда-то Он, торжествующий над Своими врагами, откроет Свое Царство. И с этой надеждой они, наверное, явились на Голгофу и вмешались в толпу. Но, увы! И этим надеждам не суждено было сбыться. Христос не только не воспользовался Своей чудодейственной силой, чтобы избавить Себя от казни, но даже молился за Своих палачей. Когда же Его распяли, когда злобные иудеи с насмешкой обращались к Распятому и говорили: «Если Ты Сын Божий, сойди со креста», то не закралось ли и в души Апостолов сомнение? Не взмолились ли они Ему мысленно: «Господи! Если Ты Сын Божий, сойди со креста и открой Свое Царство! И все уверуют в Тебя. Господи! Не медли же! Сойди со креста! Сойди же, Господи!» Если после того крест был большим соблазном для многих, которые готовы были уверовать в Иисуса как Сына Божия то не послужил ли крест соблазном и для Апостолов? Не поверг ли он их в скорбь, уныние, отчаяние и разочарование? Смотря издали на распятого Учителя своего, обращаясь к Нему с мольбой, чтобы Он сошел со креста, и не видя исполнения этой мольбы, они могли дойти до безнадежного отчаяния. Рухнули их заветные мечты о блистательном Царстве Мессии, рухнули надежды на видное участие их в этом Царстве; все кончено, все потеряно! А сколько раз это Царство было в их мечтах так близко, так возможно. Ведь спросили же они как-то Иисуса, что будет дано им за то, что они оставили все и последовали за Ним? И Христос ответил им, что когда Он сядет на Престоле славы Своей, то и они воссядут на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых. Не поняв тогда истинного смысла этих слов Господних, они могли вспомнить их теперь и с грустью и отчаянием спросить самих себя: «Где же эти обещанные двенадцать престолов? И где Престол славы Самого Иисуса? Не этот ли крест? И не придется ли и им разделить Его участь? Не распнут ли и их, как Его учеников, сообщников и исполнителей Его воли? О, зачем же Он довел нас до такого ужасного, невыносимого положения? Зачем Он говорил об этих престолах, когда Его Самого, вместо Царства славы, ожидал Крест?.. О, Господи! Если Ты Сын Божий, сойди же скорее со креста и воссядь на Престоле славы Своей! Сойди, Господи! Сойди!..» Эти вопли то сомнения и страха, то смутной надежды и, вслед за нею, безнадежного отчаяния терзали сердца десяти Апостолов, прятавшихся в толпе, окружавшей Голгофу. Они не могли тогда еще понять, постигнуть все великое значение совершавшихся событий. Они не понимали еще Самого Христа, они не знали, что только смертью и Воскресением Христос победит мир. Они забыли Его слова прощальной беседы:
Мужайтесь! Я победил мир! И только после Воскресения Господня, после сошествия на них Духа Святого, открылись их сердца, до тех пор окамененные, и просветлел разум, омраченный фарисейским лжеучением о Царстве Мессии. Только тогда они поняли все и с полным убеждением и верой стали проповедовать воскресшего Христа. Поэтому нам, пытающимся постигнуть душевное состояние Апостолов, издали смотревших на распятого Учителя их, не следует ни удивляться маловерию и сомнениям их, ни сожалеть о том, что все так случилось. Отцу Небесному угодно было привести Апостолов к сознательной вере путем постоянных сомнений, кажущихся нам даже обидными. Только дошедши таким путем до сознательной непоколебимой веры в Иисуса Христа как воплотившегося Бога, они могли выступить убежденными проповедниками и победить языческий мир, Следовательно, все сомнения их, все разочарование и отчаяние были необходимы. Такова была воля Божия.
И стоял народ, и смотрел (Лк. 23, 35). Станем же и мы, многогрешные, у Креста Господня! Станем мысленно у ног Страдальца, Единого Безгрешного, принесшего Себя в Жертву за грехи мира! Станем и прислушаемся: что говорит Он нам с высоты Креста Своего, по прошествии почти девятнадцати веков со времени принесения Им этой искупительной Жертвы? Слышите ли, как Он напоминает нам заповедь, данную Апостолам в последней прощальной беседе с ними?
Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас... (Ин. 13, 34). Слышите ли, как Он спрашивает нас: «Любите ли вы друг друга? Помните ли сказанное Мною, что
нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13)? Помните ли, что
по тому и узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35)? Помните ли и исполняете ли то, что Я заповедал вам?» Что ответим мы пострадавшему за нас Господу? Дерзнем ли сказать, что заповеди Его помним и друг друга любим так, как Он возлюбил нас? Нет, скажем Ему: «Господи, Ты все знаешь; Ты знаешь, любим ли мы Тебя и исполняем ли мы то, что Ты нам заповедал. Ты знаешь, Господи, как враг Твой сеет плевелы на ниве Твоей и какую обильную жатву он собирает. Ты видишь, Господи, что не самоотверженной и всепрощающей любовью к ближним, не смирением и кротостью преисполнены сердца наши, а себялюбием, гордостью, жестокостью и человеконенавистничеством. Ты видишь, как дерзающие именовать себя христианами поклоняются не Тебе, а своему я, из которого сотворили себе кумира, и как в жертву этому кумиру приносится все, даже счастье, благополучие, достояние, а нередко и жизнь ближних. Ты знаешь, что, по учению мира сего, добром считается не послушание Богу, не исполнение Его воли, а удовлетворение своих желаний, своих прихотей, хотя бы это и было сопряжено с несчастьем и даже гибелью ближнего, что любовь к ближним и помощь им в беде отвергнуты и заменены борьбой за существование и порабощением слабого сильным. Ты видишь, Господи, как народы воюют друг с другом, как сотни тысяч людей умирают в страшных муках на этой человеческой бойне, и как кровь их льется рекой!.. Дерзнем ли мы, после этого, сказать Тебе, Господи, что заповеди Твои исполняем, и что недаром именуемся христианами? Нет! Жизнью своей, заменой Твоих заповедей учением мира сего мы причиняем Тебе невыразимые страдания, мы непрестанно распинаем Тебя на Кресте Твоем, Господи!»
Приидите же все, верующие в Господа нашего Иисуса Христа! Приидите к подножию Креста Его все, помнящие Его заветы! Приидите и припадем к Нему, и со слезами раскаяния будем молить Его: «Да умолкнет в нас дух злобы, вражды и человеконенавистничества! Да воспламенятся сердца наши любовью к Нему и друг к другу! Да поможет Он нам сознать свою духовную нищету, свое нравственное бессилие и ничтожество в сравнении с тем совершенством, к какому мы должны стремиться! Да дарует Он нам силы возродиться к новой жизни и вновь начать созидание Царства Божия! Да одухотворит нас Духом Святым! И да будем все едино, и да будем едино с Ним! Аминь».
По сказанию Евангелистов Матфея (27, 45), Марка (15, 33) и Луки (23, 44),
в шестом же часу, или
около шестого часа дня, настала тьма по всей земле и продолжалась до часа девятого (Лк. 23, 44). Эти три Евангелиста исчисляли часы дня по-еврейски, с утра, а не с полуночи, как считали римляне и мы считаем; следовательно, переводя на наш счет, тьма настала около двенадцати часов дня и продолжалась до трех часов после полудня. Евангелист Иоанн, повествуя, что был час шестой (Ин. 19, 14), когда оканчивался суд у Пилата, разумел не еврейское исчисление дня, а общепринятое в римской империи, так как писал свое Евангелие не для евреев. К сказанию Матфея и Марка о тьме Лука добавляет, что
померкло солнце (Лк. 23, 45). Померкнуть от обыкновенного солнечного затмения оно не могло: солнечное затмение, как известно, бывает тогда, когда Луна находится между Солнцем и Землей в прямой между ними линии и, таким образом, заслоняет его, делает его невидимым для обитателей Земли; смерть Иисуса последовала в пятницу, в день еврейской пасхи (Ин. 19, 14); пасха же, по закону Моисея, начинается в четырнадцатый день первого весеннего лунного месяца, то есть в полнолуние, когда Луна не может находиться между Солнцем и Землей в прямом направлении. Поэтому тьма, о которой свидетельствуют Евангелисты, была явлением необычайным; если же принять во внимание, что за тьмой последовало землетрясение, что камни гробниц расселись и многие умершие святые воскресли, то надо признать в этих знамениях особое чудесное проявление воли Божией. Об этой тьме и землетрясении свидетельствуют не одни только Евангелисты. Историк Евсевий приводит следующую выписку из сочинений Флегонта времен императора Адриана: «На четвертом году 202-й Олимпиады было затмение солнца, самое большое из всех известных того времени; в шестом часу дня была ночь, так что видны были на небе звезды». Тот же Флегонт говорит, что в то же время было сильное землетрясение в Вифинии и разрушило большую часть Никеи. На Флегонта ссылается и Ориген, а Тертулиан, писавший свою «Апологию» римскому сенату около 200 года по Р. X., говорит об этом затмении так: «Внезапно день исчез среди полудня. Те, которые не знали, что явление сие было предсказано на случай смерти Христа, сочли его за обыкновенное затмение. Впоследствии, не имея возможности открыть причину тому, они вовсе отвергли его, но оно у вас записано, и записки хранятся в архивах ваших» (Апология, 21).
Поэтому, ввиду неоспоримости свидетельств о наступившей тьме и при полной невозможности считать это явление обыкновенным солнечным затмением, не будем доискиваться объяснений его какими-либо иными известными нам законами природы. Злобные враги Христа много раз требовали от Него знамения с неба; Он всегда отказывал им, так как знал, что никаким знамениям они не поверят, что даже,
если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят (Лк. 16, 31). И теперь эти знамения даны не им, а народу.
1 2 3
