Говоря о суде Церкви, неизбежно было коснуться вопроса о том, может ли Церковь прощать согрешивших. Каждому обиженному вменено в обязанность прощать обидчику и домогаться примирения с ним.
Но может ли кто-либо другой прощать обиды, когда сам обиженный не прощает их? Прощать чужие обиды не может посторонний человек без особого на то полномочия. Но так как всякая обида составляет в то же время и грех перед Богом, как нарушение заповеди о любви, то полномочие прощать грехи Христос дал Своим Апостолам, сначала одному Петру, а затем и всем остальным.
Что вы свяжете на земле, - сказал Он им, —
то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф. 18, 18). Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся (Ин. 20, 23).
Апостолы передали это полномочие, эту власть прощать грехи своим преемникам, пастырям Церкви Христовой, священникам. Но властью этой нередко злоупотребляют. Идет, например, нераскаянный грешник к священнику для обычной исповеди, и воображает, что священник именем Бога простит ему все грехи его, и что после того можно с легкой совестью опять грешить до следующей исповеди; подходит он к священнику и на все вопросы его отвечает: «Грешен», а сам и не думает о грехах, не стыдится их и не высказывает ни малейшей решимости больше не грешить; священник читает над ним разрешительную молитву, оканчивающуюся словами — «прощаю и разрешаю», и нераскаянный грешник уходит, довольный тем, что так легко освободился от грехов своих. Спрашивается: можно ли считать, что ему прощены все грехи, в которых он притворно каялся? Думаю, что нет. Вспомним ответ Иисуса Христа двум грешницам: одной, которая, в сердечном сокрушении о своих грехах, проливала слезы и омывала ими ноги Иисуса, Он сказал:
Прощаются тебе грехи (Лк. 7, 48), а другой, которая не обнаружила ничем своего искреннего раскаяния, Он сказал:
И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши (Ин. 8, 11). Эти слова Господа не оставляют никакого сомнения в том, что вторая грешница, хотя и не осуждена, но и не прощена; ей сказано лишь, что если она впредь не будет грешить, то может надеяться на прощение и прежних грехов своих. Думаю, что такое же условное прощение получает и всякий приходящий на исповедь.
Все заповеди Иисуса, все беседы Его с учениками клонились к уничтожению вражды между людьми и к объединению их взаимной любовью для образования Царства Божия на земле. Заповедуя немедленно мириться с обидчиком и тем прекращать зарождавшуюся вражду, Христос тут же объясняет Апостолам, какая сила заключается в дружбе, любви и единомыслии.
Истинно... говорю вам, что если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы ни попросили, будет им от Отца Моего Небесного, ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18, 19-20). Говоря так, Иисус разумел не всех вообще называющих себя последователями Его, не всех говорящих Ему:
Господи! Господи! — но лишь исполняющих волю Отца Его Небесного. Поэтому не все просящие получают просимое, но лишь достойные того, достойные называться сынами Отца Небесного; только им, всегда и во всем творящим волю Божию, дано будет все, чего бы они ни попросили, так как Христос всегда пребывает с ними. Выражения
"о всяком деле",
"чего бы ни попросили" подтверждают мысль о том, что эти слова Иисуса относятся не ко всем вообще, а только к истинным, по праведности своей, христианам, так как только им можно было обещать исполнение просьбы о всяком деле, ибо лишь они не решатся просить о деле, противном воле Божией.
Когда Иисус окончил эту беседу с Апостолами, Петр попросил разъяснения относительно пределов всепрощения:
Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? (Мф. 18, 21).
Книжники учили, что прощать можно только три раза; но Христос требовал от Своих последователей большей праведности. Поэтому Петр, желая превзойти праведность книжников, но не вполне еще усвоив дух учения Христа, спрашивает: не достаточно ли будет прощать до семи раз?
Христос учил, что надо прощать всегда, неограниченное число раз; сколько бы раз брат твой ни обижал тебя, ты каждый раз должен прощать его, ибо, если ты не простишь брату в двадцатый или сотый раз, или вообще когда-либо, то несомненно нарушишь заповеди о любви и прощении. Вот почему на вопрос Петра Иисус ответил:
До седмижды семидесяти раз то есть до 490 раз. Не устанавливая никаких пределов или границ прощению, Иисус употребил такое выражение потому, что едва ли возможны случаи такого множества обид со стороны одного человека по отношению к одному и тому же ближнему его, поэтому слова до седмижды семидесяти раз надо понимать в смысле бесконечного числа раз.
Но чтобы Петр и другие Апостолы могли понять, для чего требуется такое всепрощение, Иисус тотчас же сказал им притчу. Объяснения ее мы заимствуем из Беседы Иоанна Златоуста на притчу о должнике (Творения. Т. 3).
«
Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими (Мф. 18, 23). Не пробегай без внимания это изречение, но открой мне судилище то и, вошедши в свою совесть, подумай о том, что сделано тобой во всю жизнь. Если ты богат — подумай, что отдашь отчет: на блудниц истратил ты деньги или на бедных, на тунеядцев и льстецов или на нуждающихся, на распутство или на человеколюбие, на удовольствие, лакомство и пьянство или на вспоможение несчастным? И не в одной только трате потребуют у тебя отчета, но и в приобретении имущества: праведными ли трудами собрал ты его или хищением и лихоимством, получив ли родительское наследство или разоривши домы сирот и расхитивши имущества вдовиц? И не богач только, но и бедный даст отчет — в бедности: благодушно ли и с благодарением ли перенес бедность, не впал ли в уныние, не подосадовал ли, не возроптал ли на Божий Промысел, видя другого в роскоши и удовольствиях, а себя в нужде? Как у богача потребуют отчета в милостыне, так у бедного в терпении, или, лучше, не в терпении только, но и в самой милостыне, потому что бедность не мешает милостыне; свидетель — вдовица, положившая две лепты и этим малым вкладом превзошедшая тех, которые положили помногу. И не богатые только да бедные, но и начальники с судьями должны дать отчет: не извратили ли они правду, не произнесли ли приговора над подсудимыми по пристрастию или по ненависти, не дали ли, уступив лести, неправедного решения или, по злопамятству, не сделали ли зла невинным? Да и не светские только начальники, но и предстоятели Церкви дадут отчет в своем начальстве, и они особенно подвергнутся строжайшим и тягчайшим взысканиям. Тот, кому вверено служение слова, даст там строгий отчет, не опустил ли по лености или по злорадству чего-либо такого, что бы сказать надлежало, и доказал ли на деле, что изъяснил он все и не скрыл ничего полезного. Но не в одних делах, а в словах тогда дадим отчет: не бессмысленно ли и не попусту ли тратили слова, потому что не столько вредна пустая трата денег, сколько бессмысленное, суетное и напрасное употребление слов. Напрасная трата денег делает иногда ущерб имению, а слово, произнесенное без рассуждения, губит и разрушает души. Ущерб имения можно опять поправить, а слово, раз вылетевшее, возвратить назад нельзя. И не только в своих словах мы дадим отчет, но и в слушании чужих слов; например, не внял ли ты ложному обвинению ближнего? И что говорю я о словах и о слухе, когда мы подлежим взысканию даже за помыслы? —
Когда начал он считаться, приведен был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов (Мф. 18, 24). Так вот сколько ему было доверено, и столько-то он издержал! Огромное количество долга! Введенный первым оказался неисправным и, несмотря на такую неисправность, нашел, однако, господина человеколюбивым; вот это особенно удивительно и необычайно. Люди, когда найдут должников, радуются так, как будто нашли добычу и лов, и делают все, чтобы взыскать весь долг. А Бог, напротив, все направлял к тому, чтобы освободить должника от долгов. А как он не имел, чем заплатить, то есть был чужд добродетелей, не имел ни одного доброго дела, которое можно было бы вменить ему в отпущение грехов,
то государь его приказал продать его, и жену его, и детей, и все, что он имел, и заплатить (Мф. 18, 25). Для чего же он приказал, не имея намерения исполнить это приказание? Для того, чтобы увеличить страх должника и заставить его просить о пощаде. Мог он, конечно, простить его и до просьбы, но не сделал этого, чтобы тот, не зная тяжести своих грехов, не сделался жестоким к ближним; для этого наперед показал ему величину долга, а потом простил ему все. Тогда раб тот пал и, кланяясь ему, говорил:
Государь! потерпи на мне, и все тебе заплачу (Мф. 18, 26). Не сказал ведь, что не может заплатить; таков уж обычай у должников — обещать, хоть и ничего не могут отдать, лишь бы избежать настоящей беды. Послушаем все мы, нерадящие о молитве, какова сила молений! Кто может быть грешнее этого должника, который виновен был в стольких преступлениях, а доброго дела, ни малого, ни великого, не имел? Однако ж, лишенный и чуждый всякой добродетели, не сказал: я не имею дерзновения покрыть стыдом, как могу приступить, как могу просить? А лишь только попросил он господина, то и успел преклонить его на милость. Не станем же отчаиваться из-за грехов, не станем унывать, но будем приходить к Богу, припадать, умолять, как сделал это должник. Что не пал он духом, не повергся в отчаяние, исповедал грехи, попросил некоторой отсрочки и замедления, — все это хорошо. Но последующее уже не похоже на прежнее: что приобрел он усердной мольбой, все вдруг погубил гневом на ближнего.
Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его и долг простил ему (Мф. 18, 27). Тот просил отсрочки, этот дал прощение; стало быть, тот получил больше, чем просил!
Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Что может быть преступнее этого? Еще в ушах его раздавались слова благодеяния — и он забыл уже о человеколюбии господина! Видишь, какое благо помнить свои грехи! Ведь и этот должник, если бы постоянно помнил их, не был бы так жесток и бесчеловечен. Никто не может сделать душу так любомудрой, смиренной и кроткой, как постоянное памятование о грехах. Памятуя о них, мы не только изгладим их, но и будем ко всем людям снисходительнее.
Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, и все отдам тебе. Теми же словами, посредством которых тот нашел прощение, и этот просит о спасении.
Но тот, по безмерной жестокости, не тронулся этими словами. Если бы он даже простил, так и это не было бы уже делом человеколюбия, но долгом и обязанностью. В самом деле, если бы он сделал это прежде, чем был расчет с господином, то поступок его был бы делом его собственного великодушия; теперь же, после прощения стольких грехов, он был уже обязан, как бы неизбежным долгом, не злопамятствовать на товарища. Но должник ни о чем этом не думал, а вдруг, воспламенившись гневом,
посадил его в темницу, пока
не отдаст долга. Товарищи его, видевши это, вознегодовали и рассказали государю своему (Мф. 18, 30—31). Услышав это, господин призывает его, опять начинает суд и говорит:
Злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя? (Мф. 18, 32). Слушайте, лихоимцы (к вам слово)! Слушайте, безжалостные и жестокие! Вы жестоки не для других, а для самих себя. Когда ты питаешь злобу, то знай, что ты питаешь ее к самому себе, а не к другому, обременяешь самого себя грехами, а не ближнего! Что бы ты ни сделал последнему, все это сделаешь, как человек, и притом в настоящей только жизни, но Бог не так поступит: Он подвергнет тебя большему и вечному мучению в жизни будущей: и
отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга (Мф. 18, 34), то есть навсегда, потому что он никогда не будет в состоянии заплатить своего долга. Итак, после того, как дар уже оказан, и человеколюбие явлено, приговор отменен ради злопамятства. Не погрешит, кто назовет этот грех тягчайшим всякого греха: другие грехи все были прощены, а этот не только сам не мог быть прощен, но возобновил опять и другие грехи, которые были уже изглажены совсем. Ни от кого так не отвращается Бог, как от человека злопамятного и коснеющего в гневе. Это в особенности показал Он здесь; да и в самой молитве заповедовал нам говорить так:
и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим (Мф. 6, 12). Если уж помнить грехи, то помнить должно только свои. Помня собственные грехи, о чужих мы никогда и не подумаем, а коль скоро о тех забудем, эти легко придут нам на мысль. Если бы и этот должник помнил о десяти тысячах талантов, то не вспомнил бы ста динариев, но как забыл о тех, когда стал душить товарища, то привлек на свою голову тяжесть множества прежних грехов.
Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его».
Эта притча, помимо главной мысли о всепрощении, прекрасно разъясненной Иоанном Златоустом, вмещает в себя и другую, весьма важную для нашего спасения. Наказание прощенного уже, но вновь согрешившего грешника, при том же наказании его не только за новый грех, но и за все прежние, покрытые уже прощением грехи, доказывает, что прощение грехов в этой жизни не дается безусловно и навсегда; напротив, всякое прощение дается под условием, чтобы прощенный более не грешил.
Иди и впредь не греши (Ин. 8, 11). Тогда прежние грехи твои не будут вменены тебе в вину ни здесь, ни на окончательном Суде; но если ты вновь начнешь грешить, то призовешь на свою голову наказание и за те грехи, за которые не был осужден и мог бы быть окончательно прощен.
Когда Иисус с Апостолами находился в Капернауме, то сборщики храмовой подати подошли к Петру и спросили:
Учитель ваш не даст ли дидрахмы? (Мф. 17, 24). Драхмой называлась серебряная монета ценностью около 20 копеек. Две таких драхмы, дидрахма, равнялись по ценности еврейскому полсиклю и составляли ежегодную подать на храм, которой облагались все евреи, где бы они ни находились, богатые и бедные, кроме священников и левитов. Подать эта установлена первоначально Моисеем (Исх. 30, 11-16), но ежегодной стала после построения храма Соломонова (2 Пар. 24, 6).
На вопрос сборщиков Петр ответил утвердительно, не сомневаясь, что Иисус уплатит требуемую подать, а это дает основание полагать, что и прежде Иисус, не желая нарушать закон, платил установленные подати. Хотя Иисус не слышал ни вопроса сборщиков, ни ответа Петра, так как находился в это время в доме, но последовавшим затем разговором Своим с Петром дал ему и другим Апостолам понять, что от Него, как всеведущего, ничто не может скрыться. Когда Петр вошел в дом, где находился Иисус, то, конечно, должен был тотчас же передать Ему требование сборщиков. Но Иисус не дал ему высказаться, предупредив его рассказ вопросом:
Как тебе кажется, Симон? цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих, или с посторонних? (Мф. 17, 25).
С Иисуса требовали подать на храм Божий, как бы для Бога; конечно, Сын Божий свободен был от платежа этой подати, подобно тому, как и цари земные берут подати только с посторонних, освобождая от уплаты их своих сынов, то есть членов своего семейства. Но чтобы не подавать повода к новым обвинениям в нарушении закона, Иисус, не имея средств уплатить храмовую подать, указал Петру — как и где он найдет статир (две дидрахмы) для уплаты подати за Него и за себя.
Пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у ней рот, найдешь статир; возьми его и отдай им за Меня и за себя (Мф. 17, 27).
«Если он знал, что во рту рыбы, которая первая попадется Петру, есть проглоченный ею статир, то Он всеведущ. Если создал Он статир во рту рыбы, то Он всемогущ» (Епископ Михаил. Толковое Евангелие. 1. С. 337).
Евангелист не говорит, пошел ли Петр к морю и поймал ли рыбу со статиром во рту, но мы не сомневаемся в том, что рыба со статиром во рту действительно была поймана, так как Иисус Христос совершил множество чудес, значительно превосходящих это чудо своим величием.
1 2
