Вместе со стужей несет северный ветер снежный буран и окутывает белым покровом старокрымские всхолмья и поляны.
На лунном свете играет искрами Мамаев курган, точно кто шевелится на его вершине; а когда закружит снежный вихрь, кажется, будто поднимается большой белый медведь.
С полночи завоет вьюга, и начнет медведь свой бурливый рев; а как только первый свет различит белую нить от черной, уйдет увалом с Мамаева кургана.
И тогда из недр могильного холма слышно ржание коней и скрежет зубов, и голос проклятий.
У подножия Мамаева кургана закрыта от ветра могила азиса, могила святого, того дервиша, который приходил к Мамаю в начале и в конце его дней.
В начале, когда поднималась слава шах-ин-шаха. В конце, когда закатилась его звезда.
Был день, и была ночь. И исполнилось то, что должно было быть.
В золотом шатре, в кашемировом халате, усеянном огнем бриллиантов, сидел Мамай, когда увидел его дервиш в первый раз в далекой северной степи.
Гордый своим гневом шах-ин-шах отвернулся от улемов и мурз, которые склонились перед ним в трепете страха.
А дервиш, в отрепьях, шел на восток поклониться священной Каабе.
Заметил его Мамай и приказал позвать.
— Ты исходил мир. Скажи, как велик он, и много ли времени надо, чтобы покорить его?
— Мир беспределен, — отвечал дервиш, — и беспредельно людское желание, но могуществу самого сильного человека есть предел.
Усмехнулся Мамай.
— Кажется, ты не знаешь, с кем говоришь? Но дервиш не смутился.
— Даже великий повелитель — все же человек, ничтожный перед Аллахом.
— Аллах на небе, — рассердился Мамай, — и не вмешивается в земные дела. Оставь свои сказки для глупых людей.
Покачал головой дервиш.
— Жалко мне тебя.
Слишком дерзок был ответ, и сверкнул шах-ин-шах гневом.
— Чтобы ты мне больше не показывался на глаза. Иначе куски твоего тела я брошу на корм медведям. Поклонился дервиш Мамаю.
— Буду помнить твои слова. Не забудь и ты мои.
И ушел.
Много стран исходил после этого дервиш, много дней провел в пути. Достиг духом высоких ступеней и забыл немощи тела.
Научился ничем не дорожить и оттого, казалось, стал богатым, не боялся сильных и сделался тем сильнее их.
И жалел Мамая, хотевшего покорить мир.
Доходили о нем слухи. Мамаевы войны — как река; не сдержать ничем реки. И люди перед Мамаем — как листья, которым пришла пора упасть.
— Забыл Мамай, что смертен, как все, — думал дервиш.
И не удивился, когда узнал, что погибло войско его и только с немногими спасся он в южные степи.
— Если убьют — мир не оденет печальных одежд, никто не раздерет ворота у кафтана.
Но не настал еще час. Мамаю улыбнулось лицо Аллаха, и успел он уйти в пределы Кафы. Там ему обещали приют.
Когда пришел туда дервиш, на базарах и площадях говорили о Мамае и богатствах его, сокрытых в Шах-Мамае — в подземельях ханской ставки.
Будто долго Мамаевы рабы носили туда сундуки с сокровищами и оружием, и когда засыпали вход, хан приказал умертвить их, чтобы никто не знал, где зарыты его богатства.
А по ночам к воротам Кафы подходили люди Мамая, чтобы посмотреть, бодрствует ли стража, и в народе говорили, будто задумал Мамай овладеть Кафой.
И в самую темную ночь, когда снежная буря загнала всех в жилища, у крепостной стены жалобно прокричала сова. И когда дважды повторился ее крик
— Мамаевы люди бросились к стенам крепости.
Но не спала крепостная стража и истребила всех нападавших; всех, кроме одного, который кричал совой перед нападением.
Избег Мамай смерти и скрылся в тайнике.
И когда, озябший и голодный, он дрожал от страха смерти, кто-то пошевелился вблизи.
Окликнул Мамай и узнал голос дервиша и молил спасти его.
— Ты, верно, забыл, что запретил мне являться на глаза тебе, — сказал дервиш, вспомнив золотой шатер и гнев шах-ин-шаха, и склоненных перед ним улемов и мурз.
Содрогнулось от унижения сердце Мамая, но, пересилив себя, он ответил:
— Тогда тебе говорил повелитель, а теперь просит озябший, голодный человек.
И исполнил дервиш, о чем просил его Мамай, — вывел его за город по канаве для стока горных вод.
Еще не наступил рассвет, когда подошли они к дороге на ханскую ставку.
Чудилась Мамаю погоня за ним, говорил он дервишу:
— Ускорь шаги, слышны голоса. Догонят — убьют.
Но ветер донес из деревни предутренний крик петуха, и дервиш остановился, чтобы совершить намаз.
— Нашел время молиться, — закричал на него Мамай, и хотел идти дальше один, но не знал хорошо дороги и боялся заблудиться.
Взглянул на него дервиш. В раннем утреннем свете казалось мертвенным лицо Мамая, и пожалел он его.
— Моли пророка послать мир твоей душе.
И дервиш говорил о том, как непрочно величие людей и как безумно стремление к нему.
И словами своими стал он ненавистен Мамаю, и не мог Мамай терпеть больше унижения перед ним.
— Глупый раб, я вырвал бы твой язык, если бы было время.
И, выхнатив нож, он всадил его в горло дервиша, а чтобы не узнала его погоня, сорвал с убитого одежду и надел ее на себя.
А с бугра неслось несколько всадников, и передовой, заметив бегущего в отрепьях человека, принял его за беглого раба. И когда бежавший не остановился на его окрик, он размозжил ему палицей голову.
А наутро шахмамайцы нашли оба трупа, один вблизи другого и похоронили их там, где нашли.
Но, проникнутые покорностью к повелителю, насыпали над ним высокий курган, чтобы люди не могли потревожить царского праха.
И сохранился Мамаев курган до наших дней, а рядом с ним — могила азиса.
В зимнюю непогодь, когда северный ветер нагонит снежный буран, лучше не ходите мимо кургана.
Может напугать злой медвежий рев, и похолодеет сердце от Мамаевого стона.
