Про атамана Сарынь Позолоту

Искушение Федула Носатого

Жаркий да душный выпал денек. Налетавшись досыта, дремлют чайки на мокром песке. Канюк привычно, как заведенный, над лугами кружится, будто дело делает. От реки прохладой, а с берегов жарынью да цветами наносит медовыми. Накалилась от солнышка коса-грива песчаная, что Ока с Волгой наметали весной дружными силами. С каждым годом та коса и ввысь поднималась и вширь раздавалась, и не успевали озеленять ее ни таловый куст, ни сосна, ни осокорь. Зато за Волгой от лугов зеленым-зелено, от лесов листвяных, сосновых и еловых синим-сине!
А сверху по Волге плывет баржа-посудина, сама собой плывет, мимо лесов дремучих, берегов крутых, сыпучих. Два бурлака-заморыша по бортам сидят, лениво веслами шевелят, баржу по попутной воде подгоняют. Третий парень-молодец на кормовом весле посудиной управляет, чтобы не застряла на мели-перекате, не затрещала бы дном на мореном подводном дубе.
Хозяин Федул Носатый посреди опалубка на бочонке сидит, бороду радостно пальцами расправляет.
Бурлаки рассчитаны, барыши-прибытки подсчитаны, а град родной — вон он, за белой стрелой-косой, рукой достать. Немало прибыли взято за соль, за хлебушко, за меха звериные с новгородских богачей-гостей, с ярославских да тверских бояр и княжичей. Старый хозяин на пустом бочонке сидит, как прирос, а сынок в холодок у борта спрятался от жар-солнышка. Оба не нарадуются, что вон за той косой, что под солнышком как соль-бузун блестит, и посад, и дом, ладят к вечеру прибыть и в баньку сходить, в квасном пару попариться, ключевой водой из Почайного ручья окатиться. И дома на пуховой постели понежиться, развалиться. Заработано! Ну-тка, от самого Николы не мымшись, не паримшись, по-домашнему не спамши, не емши! Да и бабы-хозяйки, чай, проглядели глазоньки, ожидаючи! Проходят чередой берега, то крутые, то пологие, справа глинистые, слева песчаные под кустами ракитовыми, позади косы да перекаты, а впереди сквозь марево лохматые холмы высятся, в дубняк, липняк да вязовник разодетые. А- по холмам укрепа-стена утерянной подковой коня-исполина в землю вросла.
— А ну, взмахни, распаши стрежень веслами! Али плетку на ваши спины ленивые!
Двое на веслах — бурлаки-заморыши. Третий — На рулевом весле, ладный такой, расторопный, только худоват, а силушка из-под одежи просвечивает. «Видно, давно досыта не едал!» — думается хозяину. Повыше Балахны позавчера он к Федулу нанялся через балахонские мели да перекаты баржу провести. На рулевом весле молодец. Послушна ему баржа-посудина, как умная лошадка умному хозяину. В ответ на понукание хозяйское не торопится:
– Ладно, боярин, успеется! За полудни к Почайной причалим. Только бы на Сарынь Позолоту не наскочить!
— Полно тебе каркать, озорнику! Али охота бедке наворожить? Вот нанял беспутного на свою голову?
Бранится Носатый, а сам бердыш на ремне ощупывает и на бочонке пошире да поплотнее усаживается. А сыну шипит: «Ты, гляди, Гараська, топор под рукой держи, да по сторонам гляди — не вынырнули бы из-за ракитника лодки злодейские!» Расставшись с нагретым бочонком, походил хозяин по опалубку, гребцов оглядел, вдаль и по сторонам пощурился, и снова, крестясь, как филин на бочонок угнездился, не переставая на сынка ворчать: «Ты гляди в оба, Гараська, бердыш при себе держи, да и рогатины поближе положи. Оно хоть и близко, да не дома!»
И день веселый, солнечный, и небо как шелковое, а неспокойно у боярина на сердце. Полна мошна кожаная деньгой золотой да серебряной. «Ох, довезти бы до своего подворья за городьбой-стеной! С новгородскими да тверскими торговать любо, не то что с мордвой да булгарами, золотишком да серебришком за всяк товар расчет ведут. Новгородцы — они с иноземными купцами дела ведут, люди честные. У них слово кремень, не олово, не то что у басурман каких». Раздумывает так скряга боярин, между думами бурлаков понукает, на рулевого покрикивает, сынка шпыняет. А бочонок под сиденьем покоя не дает, сердце тревожит. А тут еще этот молодец на рулевом весле песню заорал на всю Волгу-матушку:

Эх, как по Волге по реке,
Да молодец плыл в челноке!..

Эка голосина, эко горло у непутевого! Вот распелся не на радость хозяину! Не успел Федул озорника побранить, как тот опять во всю мочь загорланил без опасения:

Как ко берегу крутому
Легка лодочка плыла,
У Семена Позолоты
Там зазнобушка жила!

Ну и глотка, ну и зык! Мертвый проснется, утопленник всплывет!
— Ладно, не бранись, боярин, приведу твою посудину не то что к Почальной — на самое подворье загоню!
Замолчал молодец, рулевым веслом посудину на стрежень направляя. Хозяину с сынком задремалось под солнышком. Вдруг заговорили бурлаки-заморыши, озорно да весело. Весла оставили и вниз по реке загляделись. Рассердился тут Федул Носатый:
— Почто весла бросили? Како тако веселье на вас наехало? Как меринье заигогокали!
Но бурлаки-заморыши, забывши о деле, на опалубок вбежали, оправдываясь со смехом:
— Да ты погляди, хозяин, какая диковина! Да не туда, а вон под лесочком на мелкотке что деется! Ох ты, мать честная! О-го-го! Вот диво-невидаль!
Кричали так и вперед к левому берегу показывали. Поднялся Носатый с бочонка, к бурлакам шагнул и глянул туда, куда они глаза пучили. Не больно-то зорок уж был, а такую диковинку скоро узрел. Только глаза протер, не мерещится ли. По бережку песочком, на ходу косы расплетая, красотка шла, саарафан да поняву на руке несла. Вот остановилась, одежку на таловый кустик бросила, к воде подошла и, до того как искупаться, потянулась во весь рост, нежась под солнышком. Молодая, да такая-то стройная, словно не на земле, а в раю выросла. И у всех, кто глядел на нее, и дух и слова замерли. Потянувшись, в Волгу не торопясь вошла, поплескалась, поныряла, Как белая утица перед селезнем, и, стоя по колени в воде, начала свои косы отжимать. А баржа все ближе подплывает, бортом ивняк задевая, а девка во всей красе все виднее да приманчивее.
И ожили, забыли про усталость бурлаки-заморыши:
— Ух ты, какая ладная! За такой до моря Хвалынского не диво плыть! Да повернись, покажись во всей красе, ненаглядная!
Федул Носатый с Гараськой бок о бок стоят, молча глядят, дивуются на красу-русалочку. Это не то, что их бабы дебелые, раскормленные да неуклюжие. Вот такую бы обнять да к бороде прижать! Только ангелов на иконы с такой писать! И глянул на сына боярин с ненавистью:
— Почто глаза-то пялишь? Женатый, чай!
И в первый раз не отмолчался Гараська, покорный отцовский сын:
— А ты-то, батя, али холостой? Вот скажу ужо матке, как на голых молодух заглядываешься!
А баржа совсем близко подплыла. Тут девка-краса косы насухо отжала, одежку с куста сняла, повернувшись к посудине, в ладошки похлопала, бесов потешая, и пошла мокрым песочком, на ходу одеваясь. Да и скрылась в таловых кустах. Закряхтел сердито Федул Носатый вослед русалочке:
— Ох, ладно не моя ты молодушка, походила бы по твоей спине плетка-трехвостка шелковая! Срамница озорная, греховодная!
Молодой Гараська как заколдованный истуканом стоял, а бурлаки дивились вслух:
— И откуда взялась краса такая нездешняя? Ни хором тут боярских, ни терема. Неспроста тут диво такое почудилось!
Скрылась в ракитнике проказница-русалочка. А баржа вдруг носом в отмель уперлась и начала нехотя кормой вниз разворачиваться. Тут Федул на молодца рулевого по-хозяйски закричал:
— Али и тебя дурака околдовала эта ведьма бесстыжая. Куда посудину привел? Баржой править — это тебе не песни орать!
А на кормовом весле никого. Как на небо улетел молодец с рулевого весла. Судят, гадают и бурлаки и хозяева:
— Чай, не за молодкой ли в догон убежал?
— Незря она рукой помахивала да в ладошки хлопала, красой дразня! Ну срамница, ну бесстыдница!
— И дива тут нет, за такой-то залеткой святой с иконы сбежит!
Бурлаки-заморыши за весла взялись, Гараська на кормовое навалился, и пошла посудина нехотя на средину реки. Оставалось только стрежень пересечь, а тут и Почальный ручей, и подворье боярское с клетями да житницами. Не страшен теперь и Сарынь Позолота со товарищами. Перекрестился Федул Носатый и опять на своем бочонке угнездился. Вот сидит боярин посреди своей баржи на пустом бочонке, и дом и посад на холмах видится. Но пощипывает его за сердце зубками зверушка-тоска, как мышь корку грызет. И так и подмывает богача Носатого поглядеть, цела ли под бочонком кожаная сума, полная серебра да золота, что на дальнем торгу выручено. Поднялся с оглядкой, приподнял бочонок, заглянул. Нет мошны! И грохнул бочонком о палубу так, что разлетелись по сторонам клепки и обручи. Вот и стрелка-коса позади, бурлаки с Гараськой посудину к Почальному оврагу направляют, к почальым столбам подгоняют и канатом припутывают. А Федул Носатый как стоял на месте разбитого бочонка так и застыл истуканом. И не смел сын Гараська утешение отцу слова вымолвить, пока старик сам не заговорил:
– Господи, владыка живота мово! Да за что на я беда такая, наказание богово! Украли мошну со всеми прибытками! Белым днем из-под гузна выкрали!
И понеслась молва по Волге и Оке, по воде и посуху, по посадам и городу, что первого богатея Федула Носатого атаман Сарынь Позолота на воде начисто ограбил. Полную мошну серебряных гривен и заморских золотых денег из-под гузна у хозяина выдернул! А залетка атаманова в том деле своему милому помогала, дураков бурлаков и боярина с сынком своими чарами и бесовской красой завлекая.
Застучали по Новгороду низовскому, по нижним и верхним посадам дубовые запоры, загремели замки железные да засовы, замыкая накрепко терема и хоромы, дворы и клети. Имя атамана Позолоты всех знатных и богатых в дрожь вгоняло и по домам загоняло, как грозный звериный рык в час полуночный.

Как боярин блином подавился