Горностаевая шапочка

Родилась и выросла у князя-боярина дочка, и лицом красна, и станом ладна. Только стало казаться родителям, что доченька умом и сердцем проста. С челядью да холопьями обходится ласково, величая по имени и свет-батюшке, своих нянек-мамок ручкой не ударит, ножкой не пнет. Словно и роду не боярского. Забредет во двор голодный смерд, готова за стол усадить, накормить его, напоить. Шибко печалились боярин с боярыней. Росла дочка, а боярского ума да гонора не набиралась. Вот и до невесты боярышня выросла, но молва о простоте да доброте и женихам, и сватьям дорогу загораживала. Пробовали родители колдунов да знахарей на дом зазывать, разное наговорное пойло для дочки добывать, а пользы все не было. «Одна дочка, да и та без хитрости. Ну чисто юродивая!» Вот прослышали они, что в Кувыльном овраге знахарь-ворожец живет, недужным да хворобым на еду и на одежку наговаривает, чтобы выздоравливали, а глупым боярским деткам умные шапки шьет, и тоже с наговорами. Как поносит такую шапку боярский сынок-недотепа, сразу ума набирается.
По приказу боярина побежали слуги-холуи за тем колдуном в Кувыльный овраг. И приволокли старикашку горбатого, как поганый гриб, бледного да чахлого, а глазами так насквозь и простреливает! Вот показали ему боярин с боярыней свою дочку-боярышню и просят, кланяясь: «Уж больно добра да смирна у нас доченька. Поворожи, чтобы умом взматерела, а сердцем очерствела!» Пытливо глянул старик на девицу, в глаза заглянул, словом перемолвился. Потом на родителей поглядел с насмешкой неприветливой и таково сказал:
— Надо ей умную шапку сшить. Для того добыть вам зверушек полдюжины самых шустрых да смекалистых, в земле, в воде и в снегу пролазистых, нравом смелых и безжалостных. Как поносит девка такую шапочку, не узнать вам будет родную дочь!
Сказал так — и со двора долой. А боярин с боярыней, челядь и холуи о том задумались, каких мехов-зверушек боярышне на шапку добыть. И на хоря, и на куницу, и на соболя думали, а до настоящего не догадывались. Тут, как по зову, показался на боярском дворе парень с речки Керженки с дорогими мехами звериными. Тряхнул связками, мехами куньими да соболиными, и раскинул у ног князя-боярина. Вот отобрали боярин с боярыней меха самолучшие, а зверолову наказ дают, чтобы принес он на боярский двор полдюжины зверушек самых шустрых и смекалистых, в земле, в воде и в снегу пролазистых и безжалостных.
Позадумался малость парень с речки Керженки: «Наказали, как загадку загадали!» А дочка боярская тут как тут, добрая да радостная. Парень-то давно ей по сердцу был. Его кудри-колечки на пальчик навивала, кудряшками играла. Прикрикнули на нее отец с матерью, а она в ответ только пуще к парню льнет, по щеке легонько треплет, гляди того расцелует... Отец с маткой сердятся, а она в ответ:
— Ну что раскричались? Али не видите, что это мой суженый!
Не успели бояре еще больше накричать, как парень заговорил:
— Ладно, добуду вам зверушек полдюжины, каких наказывали — смелых и безжалостных, и принесу к зимним праздникам!
И ушел на свою речку Керженку. Не один морозный день, не одну долгую ночь зимнюю охотился он в урочищах, где водились звери как снег белые, и в земле, и в воде, и в снегу, словно змеи, пролазистые, смелые и безжалостные. И в срок принес князю-боярину полдюжины диковинных шкурок. Залюбовались боярин с боярыней на меха горностаевы. А их дочка к парню прильнула и незаметно колечко ему на палец мизинчик надела. Колечко дорогое, золотое, тяжелое. Ну и ушел парень довольный и радостный.
В тот же день приказал боярин отнести горностаевы шкурки горбуну в Кувыльный овраг, чтобы он, не мешкая, умную шапку сшил. И трех дней не прошло, как старикашка готовую шапку в боярские хоромы принес и своими руками на головку боярышни надел. Пошептал, поколдовал — и со двора долой.
Вот поносила боярская дочка новую шапочку день да другой, погуляла в ней — и как подменили девицу! Пропали простота и доброта сердечная, засверкали глаза гневом и немилостью. Прислужниц своих норовит и ручкой ударить, и ножкой пнуть. Вместо доброй улыбки только зубки показывает. И от гордости и спеси боярской так и пыжится. На всех шипит, царапнуть да ущипнуть норовит каждого. Настоящая стала недотрога-боярышня. Поначалу радовались боярин с боярыней:
— Аи да доченька! Умнеть начала! Сразу видно стало, что роду боярского! Теперь только жениха ей подыскать знатной крови, богатого.
Только недолго они так радовались. И до родителей добралась поумневшая доченька. Начала она отца с матушкой пощипывать, поколачивать, ноготками царапать, а то и зубками норовит прихватить! Стали сторониться ее родители. Слова дочке боятся сказать — гляди того глаза выцарапает.
Так с грехом да со страхом дожили бояре до праздника Ярилы-солнышка с блинами да пирогами, кострами да игрищами. В последний вечер на боярском дворе костер зажгли, парни с девушками хороводом ходили, песни пели, через огонь прыгали. И боярская дочка в горностаевой шапочке тут была. Только все ее сторонились, побаивались. Вдруг появился тот парень-зверолов с речки Керженки. К огню-костру подошел, на игры да гулянье дивуется. Приметила его боярская дочь, узнала, вспомнила. Подбежала к парню смелехонько и давай, как бывало, его кудри-колечки на пальчик навивать и в глаза заглядывать. И так, играючи, парня за ухо ущипнула добольна. И другой, и третий раз!
Ухватил тут кержак ее за руку накрепко и к костру лицом повернул. Заиграло в глазах боярышни отражение жар-костра. И показалось парню, что в глубине зрачков мерцают огоньки хищные, словно глазки звериные. И то ли вслух заговорил, то ли подумалось: «Видал я, живучи на Керженке, всякого, и смертушке в глаза глядывал, а такого дива не видано. Давай-ка, милая, избавимся от наваждения дикого, ума звериного!»
Тут сдернул зверолов с боярышни белую шапочку и бросил в самый жар костра. Никто ахнуть не догадался, как умная шапка огнем обнялась и смрадным дымом взвилась. Осталась от нее груда черная, как живая, корчилась, а по ней огоньки, умирая, бегали — и красные, и синие, и зеленые. И как в столбняке стояла над костром дочка князя-боярина.
А когда от шапки смрад и дым рассеялся, вздохнула глубоко и молвила:
— Ух, как полегчало-то! Словно заново на свет родилась!
И парня с речки Керженки по щеке нежно погладила. А зверолов обнял девушку рукой одной, в другую обе ее ручки взял да и повел со двора боярского. Всполошились тут боярские слуги-холуи, в терем прибежали, кричат, суматошатся:
— Аи, свет-батюшки, боярин со боярыней! Тот парень кержак вашу дочку-боярыню да за Волгу повел!
— Ну и бог-то с ней! — обрадовались отец с матерью. — Намаялись мы досыта с этой умницей!
А кержак с девушкой шагали да шагали неторопко по синему снегу навстречу синему лесу. И по-доброму глядело им вслед вечернее око бога Ярилы.
Долго жила на Руси мудрая пословица-примета: «От собольей душегреи сердце не добреет, от дорогой шапки голова не умнеет!» Не потому ли простой народ никогда не шил и не носил одежки из горностая. Зато любили наряжаться в горностаевы меха цари, короли да герцоги, люди хитрые и безжалостные.