Бабеночка с речки Боровицы

Полюбилась зверолову Вихорьку остроглазая Марийка, дочка богатея Кундыша. Ну и девка от парня не бегала, только отец с матерью воли не давали. Этот скряга Кундыш все меха у Вихорька скупал и втридорога на сторону продавал, а дочку за него не отдавал.
— И что ты, голь, к богатой пристаешь? Искал бы ровню! Либо выкуп соболями приноси!
Позадумался Вихорек. Все его богатство было лук да колчан, да три капкана, да зимница на речке Боровице в самой глуши соснового бора. Думай не думай, а семью заводить когда-то надо. Семь недель зверолов на промысле пропадал, у костра ночевал, к холоду да голоду привыкал. И принес Кундышу связку соболей да куниц, выкуп за невесту Марийку.
— Вот это ладно! — сказал богатей. — Теперь только норок на душегрею невесте добудь да новую избу сруби — и живи себе, не мешаю!
Опять парень за затылок подержался, но без спора на промысел отправился. Невесте на душегрею норок добывать. По речке Боровице на звериных тропах-переходах порасставил капканы да самострелы-черканы. Под берегами, пнями и корнями копьем прощупывал, зверушку выживал и стрелой поражал. И к середине зимы добыл норок далеко за дюжину. И еще бы парень постарался, да следочков не стало. Осталась одна зверушка, крупная, следистая, да такая догадливая, что все капканы-черканы сторонкой обходила, а от стрелы да копья зверолова по дну речки уходила и в неприметные норы пряталась. «Аи умна зверушка! Видно, сама матка, так пусть живет!» Так надумал Вихорек и стал собираться домой, в село.
Но утром, выйдя из зимницы за водой, он опять увидел знакомый след матерой норки. Она наследила за ночь и по Боровице, и по берегу, и вокруг зимницы. Видно было, что она принюхивалась и разведывала, словно пыталась попасть в избушку. «И что ей тут понадобилось? — удивился Вихорек. — Вишь где наследила — сама в капкан просится! Не деток ли своих разыскивает!» И надумал остаться в зимнице еще на ночь. А вечером взял и насторожил капкан на лазу, где зверушка из речки на берег выходила и с берега в речку уходила. Насторожил неприметно, старательно, а в сумерки снежок повалил, густой, хлопьями и закрыл все следы и приметинки.
На ночь Вихорек в зимнице очажок затопил, поужинал, на нары забрался и о своем задумался. Свет из очага, играючи, по стенам разбегался и связку мехов освещал. «Ой, хороша выйдет Марийке душегрея! А как эта красотка ночью в капкан попадет, так и на шапочку хватит. Крупная норка, чай, не матка ли всем этим приходится?» С такими думками он и заснул. Среди ночи проснулся, подкинул дров в очажок и снова забрался на нары. Лежал да дремал, а думка все та же: «Хорошо бы и эту поймать — вот бы шапочка вышла Марийке!» Вдруг послышалось, что в дверь кто-то царапнулся. Притаился зверолов, лежит, еле дышит, не шелохнется. Вот приоткрылась дверь и показалась головка звериная, потом и вся зверушка вползла. В два прыжка норка выскочила на середину зимницы, заглянула под нары, по углам, под скамью. Подняла головку, глянула на стену, вскарабкалась до связки мехов и с ласковым урчанием начала тереться о каждую шкурку своей усатой мордочкой. Ласкалась и урчала, да нежно так, словно песенку напевала.
— Гляди не порви! — крикнул тревожно Вихорек.
— Не порву, это мои детки! — ответила зверушка.
Глаза ее разгорелись зелеными огоньками, урчание стало яростным. Со связки мехов она прыгнула зверолову на грудь и вцепилась когтями.
— За что ты погубил все мое племя?
Лицом он чувствовал ее горячее дыхание, острые коготки все больнее и глубже вонзались в грудь, а белые зубки грозились вцепиться в горло. Тут Вихорек проснулся. Очажок потух и остыл, в зимнице было темно, но сквозь оконце чуть пробивался рассвет. Он лежал и не мог больше заснуть. Диковинный сон не уходил из головы, а грудь еще слышала острые когти ночной гостьи. От дверей несло холодом. Когда рассвело, он увидел, что дверь в зимницу приоткрыта и сквозь щель надуло снегу. А по снегу отпечатки звериных лапок в зимницу и обратно. Вихорек заботливо оглядел и ощупал связку мехов, но все шкурки были целы. Потом из избушки вышел и по новому снегу спустился в овраг к ручью, где вчера насторожил капкан. Но напрасно он разгребал снег и прощупывал палочкой — капкана на месте не было. Он нашел его на дне ручья. Дужки капкана были плотно захлопнуты, а между ними один-единственный палец зверушки с кривым острым коготком.
«Вот тебе и шапка! — горестно подумал Вихорек. — Отгрызла. Ну, теперь ее ни в какую ловушку не заманить!»
Вот вернулся он в зимницу, меха в мешок сложил, собрался, дверь избушки прихлопнул наплотно и к своему селу направился. И в тот же вечер принес богачу Кундышу последний выкуп за дочку. Долго чесал в бороде скряга Кундыш, прежде чем вымолвить слово. Но пятиться ему уже было некуда, и после кряхтенья да вздохов сказал, что невеста парнем честно заработана.
Видно, большое везенье подоспело Вихорьку. И года не прошло, а уж жили они с Марийкой в новой избе на конце села у самого леса, а на сосновой стене избы на видном месте висела норковая душегрея. Только шапка так и гуляла по речке Боровице да по диким звонким ручьям соснового бора. И радовались старики Кундыш с Кундышихой тому, что дочка Марийка выскочила хоть и за бедного, зато доброго, везучего и умелого парня.
Вот как-то под осень, в самые грибы да ягоды, сидели Вихорек с Марийкой на крылечке, солнышко глазами за лес провожали, вечер встречали. Глядь, по тропинке из леса, от речки Боровой, бабеночка идет да бойко так головкой направо-налево поводит, по сторонам поглядывает, словно любуется да удивляется и дорогу примечает. Вот ближе да ближе. Одета в бурую кацавеечку да платье домотканое, обута в чувяки кожаные, а на голове ничего, только косы уложены копеночкой. А на руке прутяная корзинка-набирушечка. Вот подошла она к крыльцу и ночевать просится. Марийка — отговориться бы:
— Село не мало, в любом доме пустят! А Вихорек сжалился:
— Да жалко, что ли? Видишь, притомилась да запылилась, что ей от избы к избе ходить!
— Да откуда ты и далеко ли? — это Марийка не унимается.
— Из-за леса, с речки Керженки, из деревни Подбережинки, — отвечает бабеночка. — Вот переночую, наберу чернички да побегу!
— Али у вас там черничка-ягода не выросла?
— Нет, милая, на цвету морозами сожгло.
— А звать-то тебя хоть как?
— Дарьей нарекали, да больше Диканькой кличут.
Ну и пустила Марийка ночевать бабеночку, ужином почестила и спать мягко постелила. Утром проснулась хозяйка, в горницу заглянула, а гостья-бабеночка ее душегрейку на стене ручкой гладит и что-то тихо-тихо наговаривает, словно кошечка мурлычет. Вот она обернулась, белыми зубками улыбнулась:
— Ах, хороша, добра у тебя душегрея, хозяюшка! Все-то шкурки одна к одной!
— Муженек сам добывал! — похвалилась Марийка.
Подошло время завтракать, а бабеночка пропала куда-то. Вернулась и сказывает:
— На речку искупаться да умыться сбегала. Я и дома так, завсегда на речке умываюсь!
За стол все сели, за еду принялись. Тут приметил Вихорек, что у бабеночки Диканьки один палец на правой руке совсем короток, как обрубленный. И Марийка то приметила и спрашивает:
— А что у тебя было с пальчиком-то?
— Давно по зиме обморозила, отболели суставчики да и выпали!
Позавтракавши, бабеночка уходить засобиралась, а сама все на душегрею поглядывает да и говорит несмело:
— Ах, так бы и примерила!
— Так примерь давай! — разрешают хозяева.
Надела гостья душегрейку, оглядывается, ручкой гладит, любуется.
— Как на нее шита! — дивится Вихорек.
И так она ему в тот час понравилась — век бы глядел. Головка небольшая, шейка длинная, станом ладная, гибкая да стройная, ручки, ножки маленькие, а глаза — ну как черные смородинки. Залюбовался на Диканьку зверолов Вихорек. А она все одежкой любуется, да и скажи:
— К такой бы душегрейке да такую же шапку? А Марийка в ответ:
— А шапочка пока по речке Боровице бегает. Вздохнула невесело гостья, душегрею сняла, на место повесила.
— Ну, мне пора и по ягодки, загостилась у вас, люди добрые!
— Другой раз опять к нам заходи!
Вот и ушла бабеночка Диканька, бурой одежкой по тропинке помелькала и в сосновом бору пропала. Марийка о ней скоро забыла, а у Вихорька заноза в сердце осталась. Заноза острая, как ноготок зверушки с речки Боровицы. И во сне и наяву мерещилось, по вечерам на тропинку поглядывал, все ждал, не идет ли бабеночка из деревни Подбережинки.
Вот как-то сидели они с Марийкой на крылечке, бабье лето встречали, солнышко на отдых провожали. Над луговинами паутинки плыли, по небу облака, как конские гривы от леса до леса. В полях тишина. Глядь, от леса по тропинке она, та бабеночка Диканька, легкой походочкой идет, головкой поводит, по сторонам глядит, словно дорогу примечает. В той же бурой кацавеечке, домотканом платьице, в чувяках мягких кожаных. А за спиной кузовок лубяной. И смело к знакомому крыльцу подошла:
— Переночую у вас, коль позволите, завтра бруснички наберу да и домой пойду!
Удивилась Марийка: «Видно, совсем бабе делать нечего, что за такую даль за брусникой идет!» И спрашивает:
— Али у вас и брусника не выросла?
— Не выросла, милая, холодным утренником на цвету сожгло!
— Ладно, ночуй! — говорит Марийка. И на муженька глянула.
А он, как подмененный, столбом стоит, расцвел от радости, гостью взглядом обнимает.
Ну, как и в первый раз, ужином бабеночку почестили, мягкую постель в горнице постелили. Утром, пока Марийка печку топила да завтрак варила, гостья опять куда-то пропадала. Вернулась, сказывает:
— На речку умыться да искупаться бегала! Подивилась Марийка:
— Скоро зима, а она купается. Вот штучка-то! После завтрака Диканька в лес засобиралась, а сама опять на душегрейку заглядывается:
— Ой, как примерить хочется!
— Сними да примерь, — неохотно отвечает Марийка, — она от того не износится.
Вот подошла бабеночка к душегрейке и, до того как со стены снять, каждую шкурку ручкой погладила. А как оделась в нее, загляделся Вихорек на эту красотку залесную. Ну так бы и обнял! А в голове мыслишка гнездится: «И где я раньше видел ее, эту головку, глаза и повадку нездешнюю!»
— Славная одежинка! — молвила бабеночка, смело глядя в глаза хозяину. — Жаль, что шапка по Боровице бегает, вот бы нарядилась твоя женушка!
Сказала так с грустью в голосе, душегрею сняла, на место повесила. Попрощалась с хозяевами и резвой походкой пружинистой по тропинке к лесу пошла. Вихорек как завороженный ей вслед глядел, пока Марийка не окликнула:
— Сглазили, что ли, тебя? Как есть одурел! Среди осени, перед морозами, опять пришла эта гостья из закерженской деревни Подбережинки. Явилась в самые сумерки, когда вокруг затихло все, только сосновый бор нашептывал что-то недоброе. И опять ночевать просится:
— Не откажите последний раз, завтра чуть свет уйду! Надумала вот клюковки до стужи в болоте побрать.
В той же бурой кацавеечке, в том же скромном платьице, в чувяках на босу ногу, а голова мокрая. Марийка допытывается:
— Видно, и клюква у вас там не выросла?
— По лету все болота дождями залило — не выцвела!
— Да ты, знать, выкупалась?
— Да, чтобы пыль да усталость посмыть.
Ничего больше не сказала Марийка, только головой покачала. Но приметила она, как Вихорек гостье обрадовался. «Как подменили, так и разгорелся весь». Без большой охоты бабенку ужином почестила и спать мягко в горнице постелила. Вот спать полегли и заснули все. Только видит под утро Вихорек, как бабеночка Диканька с постели поднялась, тихонечко к душегрее подкралась и начала каждую шкурку ручкой оглаживать и грустно так наговаривать, словно кошечка мурлыкать. И лицом к душегрее прижималась и будто плакала. Потом к Вихорьку подошла, склонилась над ним и зашептала жарко так да ласково: «Ну, прощай Вихорек. Трижды навещала твой дом, чтобы отплатить тебе злом за то, что ты погубил племя мое. Но за доброту твою да за приветливость...» Тут заговорила Диканька что-то невнятное, еще ниже склонилась над ним и на прощание обняла его ручками крепко-накрепко, и так Вихорьку любо да сладко стало, что раскинул руки широко — и проснулся.
И Марийка проснулась. В окна утро заглядывало, а бабеночки в горнице не было.
— Видно, совсем ушла. И душегрейки что-то не померила! — с насмешкой сказала Марийка.
Но ничего не молвил Вихорек. Только прикоснулся рукой к жениной одежке, и показалось ему, что она от слез Диканьки еще не высохла, а на тропинке к сосновому бору следы от кожаных чувячек стежкой-дорожкой до самой речки Боровицы.
Надолго и накрепко стал задумываться зверолов Вихорек. По вечерам на тропинку поглядывал, ждал, не покажется ли Диканька из Подбережинки. Марийка, жалеючи, журить его начала:
— Как ведь затуманился, присушила, видно, она тебя?
А холодный ветер не давал покоя сосновому бору. И шумели великаны сосны сумрачно и тревожно, нагоняя тоску. Собрался Вихорек наскоро и ушел из дома Диканьку искать. За неделю исходил он края и урочища от Боровицы до Черного Луха, от Узолы и до Керженца и не нашел деревню Подбережинку, только и слышал от людей в ответ:
— Да нет такой деревни, не слыхано!
Вернулся домой худой да оборванный. Мало-помалу образумился и отправился на зимний промысел в избушку на реке Боровице.
И было так с ним кажинный год. До поры до времени мужик-мужиком, зверолов умелый да удачливый. Но как запоет невесело сосновый бор под ветром осенним, сиверком, забеспокоится вдруг Вихорек, бросит дела домашние и уходит на много дней за речку Керженку искать деревню Подбережинку.
А среди людей молва ходила, что зверолов Вихорек одиночеством переневолился, когда подолгу в зимнице жил и выкуп за невесту добывал.