Плач Меджнуна от любви к Лейли

И поученья выслушав родни —
Укоры и попреки в них одни, —

Меджнун, свой ворот ухватив рукой,
Порвал одежду, мучимый тоской:

«Тому, чей разум погружен во тьму,
Кто мертвым стал, — одежда ни к чему!»

Так шел в песках, скрывая слезный лик.
По Азре стосковавшийся Вамик,

Так, прихватив нехитрый скарб с собой,
Тюрк с караваном бродит кочевой.

Зачем ему кольчуга или щит?
Повязкою он тело защитит.

...Бродягой чужеродным с виду став,
О тернии одежду разорвав,

Кейс жаждал смерти, больше ничего,
«Ла Хаула! Спаси нас от него!»

Твердили, видя, как он брел в пыли...
А он стонал: «Лейли!» и вновь: «Лейли!»

Преследуем недоброю молвой,
В лохмотьях, с непокрытой головой,

Он равнодушен к добрым был и злым,
Не замечая тех, кто рядом с ним.

Свои газели распевал везде.
О йеменской пленительной звезде.

И бейты вдохновенные свои
Он наполнял сиянием любви.

Но каждый, кто видал, сколь странен он,
Вздыхал, его несчастьем удручен,

Ему нет дела до людских осуд,
Не все ль равно, каким его сочтут.

Ни жив ни мертв, в ничто вперяя взор,
Он в книге бытия свой облик стер.

Чуть билось сердце, был он словно прах,
Лежащий на бесчувственных камнях.

Его перемололи жернова —
В грязи и струпьях, плоть едва жива.

Он — как свеча, спаленная бедой,
Осиротевший голубь молодой.

На сердце клейма всех печалей злых,
Чело покрыла пыль дорог земных.

И не стерпев глумления толпы,
Он сел на коврик в пыль, сойдя с тропы,

Дав волю причитаньям и слезам:
«Что делать мне, где отыскать бальзам?

Вдали от дома, сбился я с пути
Обратной мне дороги не найти.

Отвергнул я родительский порог,
А к дому милой путь сыскать не мог.

Разбилась с добрым именем бутыль,
Ее осколки покрывает пыль.

И доброй славы барабан пробит,
Грядущий подвиг он не возвестит.

Охотница! Я — загнанная дичь,
Меня легко и ранить и настичь.

Любимая, кумир моей души,
Молю тебя, души меня лиши.

Коль пьяный я, то значит пьян давно,
Пьян иль безумен — это все равно.

Безумным, пьяным, как ни назови,
Я сердце потерял из-за любви,

Меня опутал ловчей сетью рок,
Никто на помощь поспешить не смог.

Все у меня нескладно, все не в лад,
Дела поправить я смогу навряд.

О, если б я раздавлен был скалой,
Мой прах разнес бы ветер силой злой,

О, если бы внезапный грянул гром,
Испепелила молния б мой дом,—

Нет никого, кто б, пожалев меня,
Живого сжег бы в кипени огня.

Или дракону бросил прямо в пасть,
Чтоб мир забыл позор мой и напасть.

Я — выродок в безумии своем,
Я опозорил благородный дом.

Я — недостойный сын, поправший честь,
Чье имя всуе стыдно произнесть.

Пусть буду я повержен и убит.
За кровь мою никто не отомстит.

Товарищи веселья и забав,
Прощайте все, вы правы, я неправ.

Бутыль с вином в моих руках была,
Не удержал я хрупкого стекла.

Стекло разбито, но его унес
Поток пролитых безутешных слез.

О, подойди, осколков нет, взгляни,
Ты не поранишь нежные ступни.

Кто состраданьем не наполнил грудь,
Пускай уйдет, не преграждая путь.

Потерян я, искать напрасный труд.
Не тратьте слов, они бессильны тут.

Вы, муки доставляющие мне,
Дозвольте быть с бедой наедине.

Я сам уйду, меня не надо гнать,
Сам скакуна сумею оседлать.

Как поступить? Ослабли ноги вдруг,
Подай мне руку, помоги, о друг.

Я жив тобой, зачем мне жить скорбя,
Я, жертвой став, погибну за тебя.

О, приласкай, участье прояви,
Счастливой вестью душу обнови.

И если я безумьем обуян,
Скинь с нежной шеи черных кос аркан.

Меня петлей душистой задуши,
Дыхания последнего лиши,

Ведь тот секрет, что в сердце я берег,
Прикосновеньем локон твой извлек.

Твой каждый локон мой унес покой
Не силою, а властью колдовской.

Иль руку дай тому, кто изнемог,
И умереть дозволь у дивных ног.

Грешно сидеть без дела, знаю сам,
На горе — я повязан по рукам.

Знай, изреченье древнее гласит:
«За милосердье бог вознаградит».

Тот, кто живет беспечно, без забот,
Согбенного работой не поймет.

Ведь сытый не постигнет никогда.
Сколь дорога голодному еда.

Тот знает, сколь опасно жжет огонь,
Кто сунул в пламя голую ладонь.

Адама дети, разны мы судьбой:
Ты — ветвь самшита, я — сравним с щепой.

О добрый свет моей больной души,
Куда уводишь душу, расскажи?

Молю я о прощении у всех,
Любить тебя — неужто это грех?

Из тысячи ночей та ночь светлей,
Когда, решившись, станешь ты моей.

Коль этот шаг безумный совершим,
Пусть этот грех сочтут грехом моим.

Я многогрешен, чести я лишен,
Но сострадай — и буду я прощен.

Твоя жестокость словно пламя жжет,
Когда же милосердие придет?

Коль гнев твой вспыхнет, как огонь, жесток,
Его погасит слез моих поток.

Луна моя, взор отвести боюсь,
Я на тебя гляжу — не нагляжусь.

Лучи влекут, заманивают в сеть,
— Нельзя безумцам на луну смотреть.

Тебя от всех хочу оберегать,
Я даже к тени начал ревновать.

За мной повсюду следует она,
И столь же безрассудно влюблена.

В плену душа, но что за произвол, —
То не игра, а худшее из зол.

Любовью безнадежною томим,
Бессильем я прославился своим.

Пусть радость встречи безрассудно ждать —
Я продолжаю слепо уповать.

В бреду ребенок увидал больной
Из золота кувшин с водой речной.

Проснувшись, тщетно ждет воды глоток
И теребит свой пальчик, как сосок.

Согнулись ноги, будто буква «лам»,
Две буквы «йай» под стать моим рукам.

Я именем твоим прославлен, знай,
И в нем сплелись от боли «лам» и «йай».

Мой скорбный дух страданья извели.
Все это сотворила ты, Лейли.

Что делать мне с любовью, не пойму?
Нельзя доверить тайну никому.

Как матери святое молоко,
Любовь в меня проникла глубоко.

Пока живу, покуда я дышу,
Безмолвной тайне я принадлежу».

Промолвив все, он наземь пал ничком,
Но люди позаботились о нем.

И сострадая, с жалостью немой,
Они страдальца отнесли домой.

Порой любовь — беспечная игра,
Вмиг промелькнет, как юности пора.

Но есть любовь — залог предвечных благ.
Влюбленных не отпустит ни на шаг.

Не превозмочь ее, не одолеть,
Она в бессмертье простирает ветвь.

Меджнун возвел любовь на пьедестал,
Он суть любви единственной познал.

Безропотно неся сладчайший гнет,
Подобно розе той, что ветер гнет.

На лепестках, что вихрь, сорвав, унес,
Дрожат росинки розоцветных слез.

Той ароматной, розовой водой
Я насыщаю дух и разум свой.