Вторая битва Науфала

Кто сберегал в душе несметный клад,
Воистину был царственно богат.

Громаду войска двинул Науфал,
И созерцавших ужас обуял.

Пыль от шагов до неба поднялась,
Абу-Кубайс вершина затряслась.

Услышав приближение беды,
Враг содрогнулся и сомкнул ряды

Старейшины из племени Лейли
На гору сопредельную взошли.

Увидел вождь, в отчаянье немом,
Войска заполонили окоем.

Сверкает меч, нацелен грозно лук,
И барабана непрерывен стук.

Все ближе длинных труб надрывный вой.
«Как поступить? Неравным будет бой».

Бездонный ров разверзся перед ним,
Поток ревущий был неотвратим.

С лица земли живых он может сместь, —
Но отступить не дозволяет честь!

И воины столкнулись, грудью в грудь, —
Мечи нашли свой смертоносный путь.

Там, где песок кровавый ток вобрал,
Рубин, переливаясь, вырастал.

Казалось, даже меч был устыжен
От злодеяний, что свершает он.

Устали все, но только Науфал
Ни устали, ни жалости не знал.

Сражался он, как яростный дракон,
Удар мгновенный — и боец сражен.

И булавы его тяжелый брус
Мог многоглавый сокрушить Эльбрус.

Обрушит меч булатный с высоты —
Из книги жизни вырваны листы.

Был в смертной схватке воин не один
Положен в погребальный паланкин.

Пословица гласит: «Разящий меч
Способен воду из кремня извлечь».

Когда единство движет в бой войска,
Победа неизбежна и близка.

Для Науфала и бойцов: его
Все предвещало вскоре торжество.

Ожесточась, без жалости в сердцах,
Они своих врагов разбили в прах.
Кто не убит был сразу наповал,
Тот кровью ран смертельных истекал.

Старейшины из племени Лейли,
Прах сыпя на главы, к врагам пошли.

Пред Науфалом, ползая у ног,
Запричитали: «Вождь, не будь жесток!

Не продолжай губительной войны,
Мы все убиты или пленены.

Копье и меч воздетый опусти,
Подай нам длань, поверженных прости.

Зачем казнить безвинный наш народ,
Есть высший суд, он всех живущих ждет.

Коль мы обет нарушим — горе нам,—
Пусть вновь запляшет меч по головам.

Повергли мы щиты к стопам твоим,
О, снизойди, будь милостив к живым.

Зачем терзать нас, причиняя боль,
И добивать нас, беззащитных, столь!»

Исполнясь состраданьем, Науфал
Их причитаньям и моленьям внял,

Промолвив так: «Я спрячу меч в ножны,
Но вы невесту привести должны!»

И серым став с лица, как серый прах,
Отец невесты отвечал в слезах:

«Храбрейший муж, чей славе нет конца,
Достоин ты престола и венца.

Пусть безмятежно длятся дни твои.
Я немощен, душа моя в крови.

Меня арабы честные корят,
С аджамцем злонамеренным ровнят.

И мучает, и совесть мне гнетет
Судьба детей, надрывный плач сирот.

В молящие глаза страшусь взглянуть,
Кровь в жилах трудно бьется, словно ртуть.

Своей добычей дочь мою считай,
С рабом ничтожным в браке сочетай.

Я счастлив буду выполнить приказ,
Лейли тебе доставлю в тот же час.

Коль ты костер палящий разведешь
И, словно руту, дочь мою сожжешь,

В колодец бросишь, где бездонно дно,
Или мечом казнишь — мне все равно.

Я все снесу и в случае любом
Твоим останусь преданным рабом.

Но диву не отдам родную дщерь,
Он на цепи быть должен, словно зверь.

Она — сиянье дня, он — мрак слепой,
Огонь не может ладить со щепой.

Безумец жалкий, бесом одержим,
Он презираем всеми и гоним,

Бродящий по пустыням и горам
С такими отщепенцами, как сам.

С ним куролесит непотребный сброд,
Позоря и пятная славный род.

Бесчестья несмываемо пятно,
В глазах моих он мертв давным-давно.

И аравийский ветер, друг степей,
Позор разносит дочери моей.

Лейли невинна, но о ней кругом
Судачат люди праздным языком.

Меджнуну дочь отдам и вместе с ней
Позор влачить мне до скончанья дней.

Не лучше ль угодить дракону в пасть,
Чем испытать насмешек злобных власть?

Внемли мольбам скорбящего отца,
Не дай позор изведать до конца.

Откажешь мне, и бог свидетель в том,
Судить я буду дочь своим судом.

Расправиться с луной сумею сам,
Ее останки брошу алчным псам.

Чтоб нам бесчестья злого не терпеть
И о войне не думать больше впредь,

Пусть бедное дитя терзает пес,
Чем лютый див, что горе всем принес.

Укусит пес — но в этом нет стыда,
Бальзам излечит раны без следа.

От ядовитых языков людских
Противоядий нету никаких».

Он кончил речь и скорбно замолчал.
С вниманьем слушал старца Науфал.

И, милосердья простирая длань,
Растроганно промолвил: «Будет, встань,

Я — победитель, зла не совершу,
Я дочь отдать по-доброму прошу.

Коль ты не хочешь, что ж, да будет так, —
Насильно не свершится этот брак.

Старинная пословица права:
«Хлеб плесневелый, горькая халва —

Та женщина, которую силком,
Насилье совершая, вводят в дом.

Вершить с молитвой свадьбу надлежит.
Военной распрей я по горло сыт!»

И те, кто слышать эту речь могли,
Жалели от души отца Лейли:

«Меджнун безумной страстью одержим,
Пусть он простится с помыслом дурным.

Он, все права утративши свои,
Не смеет стать хранителем семьи.

Мы шли в сраженье за него, а он
Молился, чтобы друг был побежден.

Для стрел мишенью каждый воин стал,
А он нас и ругал и проклинал.

Тем, у кого сознание темно,
Смеяться или плакать — все одно.

Ведь тот союз, что кровью окроплен,
Несчастьем для двоих сопровожден,

Ей жизнь прожить с безумцем надлежит,
Тебе всю жизнь влачить за это стыд!

Мы имя наше в славе сохраним
И вмешиваться дальше не хотим».

И Науфал, разумным вняв словам,
Бойцов своих отправил по домам.

...Меджнуну вновь по прихоти судьбы
Вонзились в сердце острые шипы.

На Науфала он в слезах напал,
И гнев его, как лава, клокотал.

«О ты, который верным другом был,
Свои обеты ныне позабыл.

Зачем решил сияющий восход
Ты променять на мрачный день невзгод?

Мою добычу выпустил из рук,
Так чем же ты помог, ответствуй, друг?

Подвел меня туда, где тек Евфрат,
Не дав испить воды, низвергнул в ад.

Ты, нацедив в пиалы мед густой,
Дал мне полынный отхлебнуть настой,

Сам предложил мне сахар, а потом
Смахнул, как муху дерзкую, платком.

Неопытной рукою нить сучил
И превосходный хлопок загубил».

Все высказал Меджнун, судьбу кляня,
Рванув уздечку, вскачь погнал коня,

Не видя ничего перед собой,
Мрачнее черной тучи грозовой.

Он влагой слез пустыню орошал
И этим жар душевный утишал,

А Науфал, вернувшись в свой предел,
С друзьями о страдальце сожалел.

Он, неизменный в дружбе до конца,
Людей послал по следу беглеца.

Но тщетно, словно в вечность, канул он,
И след его песками заметен.

И понял каждый, кто понять желал,
Причину, по которой он пропал.