Двадцать третья ночь

Когда же настала двадцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что горбатый конюх заговорил с везирем, отцом невесты, и сказал ему: „Да проклянёт Аллах того, кто был этому причиной!“ А везирь сказал: „Вставай, выходи отсюда!“
Но горбун отвечал: „Что я, сумасшедший, что ли, чтобы уйти с тобою без позволения ифрита? Он сказал мне: „Когда взойдёт солнце, выходи и иди своей дорогой“. Что, взошло солнце или нет?“ – „Кто тебя сюда привёл?“ – спросил тогда везирь; и конюх сказал: „Я вчера пришёл сюда за нуждою, и вдруг из воды вылезла мышь и закричала на меня и стала расти, и сделалась буйволом. И он сказал мне слова, которые вошли мне в ухо, и оставил меня и ушёл, да проклянёт Аллах невесту и тех, кто меня женил на ней!“
И везирь подошёл к конюху и вынул его из отверстия, и тот выбежал, не веря, что солнце взошло, и пошёл к султану и рассказал ему, что у него случилось с ифритом.
Что же касается везиря, отца невесты, то он вошёл в дом смущённый, не зная, что думать о деле своей дочери, и сказал ей: «Дочь моя, разъясни мне, что с тобою случилось?» И она сказала: «Жених, перед которым меня вчера открывали, провёл со мною ночь и взял мою девственность, и я понесла от него; и если ты мне не веришь, то вот на скамеечке его чалма, а его платье под матрацем, и в нем что то завёрнуто, я не знаю что».
И, услышав эти слова, её отец вошёл под намёт и увидел чалму Бедр ад дина Хасана, сына своего брата, и тотчас же взял её в руки и повертел и сказал: «Это чалма везирей, – она сделана в Мосуле!» И он увидел ладанку, зашитую в тарбуше, и взял её и распорол, и, взяв одежду Хасана, нашёл в ней кошель, где была тысяча динаров.
И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал её, и это оказалась расписка еврея на имя Бедр ад дина Хасана, сына Нур ад дина Али каирского, и тысячу динаров он тоже нашёл.
И, прочитав эту записку, Шамс ад дин испустил крик и упал без сознания, а придя в себя и поняв сущность дела, он изумился и воскликнул: «Нет бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!»
«О дочь моя, – спросил он, – знаешь ли ты, кто лишил тебя невинности?» И она ответила: «Нет». И тогда везирь сказал: «Это мой племянник, сын твоего дяди, а эта тысяча динаров – приданое за тебя. Хвала Аллаху! О, если бы я знал, как случилась эта история!»
Потом он вскрыл зашитую ладанку и нашёл в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почерком его брата, Нурад дина каирского, отца Бедр ад дина Хасана.
И, увидев почерк своего брата, Шамс ад дин произнёс:

«Я таю с тоски, увидя следы любимых,
На родине их потоками лью я слезы. Прошу я того, кто с ними судил расстаться,
Чтоб мне даровал когда нибудь он свиданье».

А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в ней число того дня, когда Нур ад дин женился на дочери везиря Басры и вошёл к ней, и число дня рождения Бедр ад дина Хасана, и возраст Нур ад дина ко времени его смерти, – и изумился и затрясся от восторга; и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним самим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак Нур ад дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения Бедр ад дина и его дочери Ситт аль Хусн тоже совпадают.
И он взял эту бумагу и пошёл с ней к султану и рассказал ему, что случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же записать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот день, но он не пришёл, и на второй день и на третий тоже – до седьмого дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: «Я непременно сделаю дело, которого ещё никто не делал!»
И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей комнаты и обозначил, что кладовая находится там то, а такая то занавеска там то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не прибудет сын его брата, Хасан басрийский.
Что же до дочери везиря, то её месяцы кончились, и она родила мальчика, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали нянькам, и назвали Аджибом.
И день был для него точно месяц, а месяц – как год; и когда над ними прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его, научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в школе четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им: «Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!» И дети собрались и пожаловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им: «Завтра, когда он придёт, я научу вас, что сказать ему, и он закается ходить в школу. Когда он завтра придёт, сядьте вокруг него и говорите: „Клянёмся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто скажет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и отца, тот сын греха и не будет играть с нами!“
И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети окружили его и сказали: «Мы будем играть в одну игру, но только тот будет играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца». И все ответили: «Хорошо!» И один сказал: «Меня зовут Маджид, а мою мать – Алавия, а отца Изз ад дин»; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дошла до Аджиба, он сказал: «Меня зовут Аджиб, мою мать – Ситт аль Хусн, а отца – Шамс ад дин, везирь в Каире». Но ему закричали: «Везирь тебе не отец!» –
«Везирь правда мой отец», – возразил Аджиб; и тогда дети стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: «Его отца не Знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как зовут его отца».
И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: «Мы знаем, что везирь – твой дед, отец твоей матери Ситт аль Хусн, но не твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, – и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди них сыном разврата.
Не видишь ты разве, что сын торговца зовётся по отцу? А ты? Твой дед – везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и говорим: нет у тебя отца! Приди же в разум!»
И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб тотчас же поднялся и пошёл к своей матери, Ситт аль Хусн, и стал ей жаловаться плача, не плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала его слова и рыдания, её сердце загорелось огнём, и она спросила: «О сын мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось».
И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спросил: «Кто же мой отец, матушка?» – «Твой отец везирь в Каире», – сказала Ситт аль Хусн; но Аджиб воскликнул: «Не лги мне, везирь – твой отец, а не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим кинжалом».
И, услышав упоминание об его отце, Ситт аль Хусн заплакала, вспоминая сына своего дяди и думая о том, как её открывали перед Бедр ад дином Хасаном басрийским! и что с неё с ним случилось. И она произнесла такие стихи:

«Любовь в душе оставив, они скрылись,
И земли тех, кого люблю, – далеко.
Ушли они, и с ними ушло терпенье,
Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойким»

Уехали – и радость улетела,
Исчез мой покой – и нет уже мне покоя.
И слезы они пролили мои, расставшись,
И льются из глаз обильно они в разлуке.

Но если когда захочется мне их видеть
И долго их мне придётся прождать в волненье,
То вызову вновь я в сердце своём их образ,
И будут думы, страсть, тоска и горе.

О вы, чья память стала мне одеждой, –
Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи, –
Любимые, доколь продлится это
И долго ль меня вы будете сторониться?»

И она стала плакать и кричать, и сын её тоже; и вдруг вошёл к ним везирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: «Почему вы плачете?» И Ситт аль Хусн рассказала ему, что произошло у её сына с детьми в школе; и он тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, что между ними было и что произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.
И везирь тотчас же пошёл и поднялся в диван и, войдя к царю, рассказал ему, что случилось, и попросил у него разрешения поехать и направиться в город Басру, чтобы расспросить о своём племяннике, и ещё он попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сына своего брата, где бы он его ни нашёл.
И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он написал ему указы во все земли и области.
И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же ушёл и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с собою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашёл там деревья и каналы, подобно тому, как сказал об этом поэт:

Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,
Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.
И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,
И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.

И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,
Что рукою ветра срывается и слетает вниз.
И читали птицы, а пруд страницею был для них,
И писали ветры, а облако точки ставило.

И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и сказал своим слугам: «Мы отдохнём здесь два дня!» И слуги пошли в город по своим делам: один – продать, другой – купить, этот – в баню, а тот – в мечеть сынов Омейи, равной которой нет в мире.
А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шёл сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не встал.
И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и совершенство (а он был мальчик редкой красоты – нежный и выхоленный, мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежали, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдёт, посмотреть на него. И раб, по предопределённому велению, остановился возле лавки его отца, Бедр ад дина Хасана. (А у того вырос на лице пушок, и ум его стал совершённым за эти двенадцать лет; и повар уже умер, и Бедр ад дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его у судей и свидетелей своим сыном.) И в тот день, когда его сын с евнухом остановились возле лавки, Бедр ад дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает величайшей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из за призыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.
А он сварил подслащённых гранатовых зёрнышек, и Аллахом внушённая любовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: «О господин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал все моё существо, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить моё сердце и поесть моего кушанья?» – и из глаз его, помимо его воли, потекли слезы, и он подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.
И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось, и он посмотрел на евнуха и сказал: «Моё сердце взволновано из за этого повара; он как будто расстался с сыном. Войдём к нему, чтобы залечить его сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что мы это сделаем, Аллах соединит нас с нашим отцом». Но евнух, услышав слова Аджиба, воскликнул: «Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в харчевне! Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и я не буду спокоен за тебя, если ты войдёшь когда нибудь в эту лавку».
И, услышав эти слова, Бедр ад дин Хасан удивился и повернулся к евнуху, и слезы потекли по его щекам; и тогда Аджиб сказал евнуху: «Моё сердце полюбило его». Но евнух ответил: «Оставь эти речи и не входи!» И тут отец Аджиба обратился к евнуху и сказал ему: «О старший, почему тебе не залечить моё сердце и не войти ко мне? О ты, что подобен чёрному каштану с белой сердцевиной, о ты, о ком сказал кто то из описавших его…» И евнух рассмеялся и воскликнул: «Что ты сказал? Ради Аллаха, говори и будь краток!» И Бедр аддин тотчас же произнёс такие стихи:

«Когда не был бы образован он и верен так,
Облачён бы не был он полной властью в домах вельмож.
И в гарем бы не был допущен он, о благой слуга!
Так прекрасен он, что с небес ему служат ангелы».

И евнух удивился этим словам и, взяв Аджиба, вошёл в харчевню, и Бедр ад дин Хасан наполнил высокую миску гранатными зёрнышками (а они были с миндалём и сахаром), и оба стали есть вместе; и Бедр ад дин Хасан сказал: «Вы обрадовали нас, кушайте же на здоровье и в удовольствие!» Потом Аджиб сказал своему отцу: "Садись поешь с нами, может быть Аллах соединит нас, с кем мы хотим "; и Бедр ад дин Хасан спросил: „О дитя моё, несмотря на твой юный возраст, ты испытал разлуку с любимыми?“ «Да, дядюшка, – ответил Аджиб, – моё сердце сгорело от разлуки с любимым: это мой отец, и мы с моим дедом выехали и ищем его по разным странам. Горе мне! Когда мы соединимся?“
И он горько заплакал, и его отец заплакал из за разлуки с ним, и ему вспомнилась разлука с любимыми и отдалённость от матери, и евнух тоже опечалился из за него.
И они все поели и насытились, а после этого они вышли из лавки Бедр ад дина Хасана, и тот почувствовал, что душа его рассталась с телом и ушла с ними, и не мог вытерпеть без них одного мгновения.
И он запер лавку и пошёл за ними следом, не зная, что это его сын, и ускорил шаг, чтобы догнать их прежде, чем они выйдут из больших ворот; и евнух обернулся к нему и спросил: «Что тебе?» И Бедр ад дин Хасан сказал им: «Когда вы от меня ушли, я почувствовал, что душа моя отправилась с вами. А у меня дело в городе, за воротами, и мне захотелось проводить вас, чтобы сделать это дело и вернуться».
И тут евнух рассердился и сказал Аджибу: «Этого я и боялся! Мы съели кусочек, который был злосчастным и считается для нас благодеянием, и повар теперь следует за нами с места на место».
И Аджиб повернулся и, увидев за собой повара, пришёл в гнев и сказал евнуху: «Пусть его идёт по дороге мусульман, а когда мы выйдем к палаткам и увидим, что он за нами следует, мы отгоним его».
И он опустил голову и пошёл, и евнух сзади него; и Бедр ад дин Хасан следовал за ними до площади Камешков. И они приблизились к шатрам и обернулись и увидели Хасана позади себя, тогда Аджиб рассердился и испугался, что евнух все расскажет его деду.
И он исполнился гнева и огорчился тем, что про него скажут: «Он заходил в харчевню, и повар шёл за ним», – и обернулся и увидел, что глаза Хасана смотрят в его глаза, – и он стал как бы телом без души.
И Аджиб подумал, что его глаз – глаз недруга, или что он сын разврата, и, ещё больше рассердившись, взял камень и ударил им своего отца, и Бедр ад дин Хасан упал без чувств, и кровь потекла по его лицу.
И Аджиб с евнухом пошли к палаткам, а Бедр ад дин Хасан, придя в себя, вытер кровь и, оторвав кусок своей чалмы, завязал себе голову и стал упрекать себя и сказал: «Я обидел мальчика! Я запер лавку и пошёл за ним, и он решил, что я недруг». И он затосковал по своей матери, которая находилась в Басре, и заплакал о ней и произнёс:

«Прося справедливости, судьбу ты обидел бы:
Её не кори – не так её сотворили.
Бери что придётся ты и горе кинь в сторону,
И смуты и радости всегда в жизни будут».

После этого Бедр ад дин продолжал продавать кушанья, а везирь, его дядя, пробыл в Дамаске три дня, а потом уехал и направился в Химс я вступил туда, – и по дороге, где бы он ни останавливался, он все искал.
И он продолжал ехать, пока не прибыл в Диар Бекр, и Мардшг, и Мосул , и не прерывал путешествия до города Басры. И, вступив туда, он пошёл к султану и встретился с ним, и султан оказал ему уважение и отвёл для него почётное жилище и спросил о причине его прибытия.
И везирь рассказал ему свою историю и прибавил, что везирь Нур ад дин Али – его брат, и султан призвал на него милость Аллаха и сказал: «О господин, он был моим везирем пятнадцать лет, и я очень любил его, и он умер и оставил сына, но тот пробыл здесь после его смерти только один месяц и исчез, и мы не получили о нем вестей. Но его мать у нас, так как она дочь моего старого везиря».
Услышав от царя, что мать его племянника здорова, везирь Шамс ад дин обрадовался и сказал: «О царь, я хочу повидаться с нею»; и царь тотчас же позволил ему, и Шамс ад дин вошёл к ней, в дом своего брата Нур ад дина. И он повёл взором по сторонам и поцеловал пороги в доме и подумал о своём брате Нур ад дине Али, который умер на чужой стороне, и заплакал и произнёс:

«В жилище хожу, в жилище хожу я Лейлы,
Целую я там то ту, то другую стену.
Но любит душа не стены того жилища,
А любит душа того, кто живал в жилище».

И он прошёл через дверь в большой двор и увидел другую дверь, с каменными сводами, выложенную разным мрамором всех цветов, и прошёл по долгу и осмотрел его и обвёл его взором – и увидел имя своего брата Нур ад дина, написанное там золотыми чернилами.
И, подойдя к надписи, он поцеловал её и заплакал, и вспомнил о разлуке с братом и произнёс такие стихи:

«Расспрашивал солнце я о вас, лишь взойдёт оно,
И молнию вопрошал, едва лишь блеснёт она.
И сплю я, свиваемый и вновь развиваемый
Рукою тоски, но все ж на боль я не жалуюсь.

Любимые, если время долго уж тянется,
То знайте – разлука на куски растерзала нас,
И если моим глазам вы дали б увидеть вас,
То было бы лучше так и мы б с вами встретились.

Не думайте, что другим я занят! Поистине,
Не может душа моя к другому любви вместить».

И он пошёл дальше и пришёл к комнате жены своего брата, матери Бедр ад дина Хасана басрийского. А она во время отсутствия сына, не переставая, рыдала и плакала, и когда годы продолжились над нею, она сделала сыну мраморную гробницу посреди комнаты и плакала над ней днём и ночью и спала только возле этой гробницы.
И когда везирь пришёл к её жилищу, он, остановившись за дверью, услышал, как она говорит над гробницей:

«Могила, исчезла ли в тебе красота его?
Погас ли в тебе твой свет, сияющий лик его?
Могила, могила, ты не сад и не свод небес, –
Так как же слились в тебе и месяц и ветвь?»

И когда она говорила, вдруг вошёл к ней везирь Шамс ад дин и поздоровался с нею и сообщил ей, что он брат её мужа, а потом он рассказал, что случилось, и разъяснил ей всю историю, и поведал, что её сын Бедрсад дин Хасан провёл целую ночь с его дочерью десять лет тому назад, а утром исчез. «А моя дочь понесла от твоего сына и родила мальчика, который со мной, и он твой внук и сын твоего сына от моей дочери».
И, услышав весть о своём сыне и увидев своего деверя, она упада к его ногам и стала целовать их, говоря:

«Награди Аллах возвестившего, что вы прибыли!
Он доставил мне наилучшее, что я слышала.
Будь доволен он тем, что порвано, подарила бы
Ему душу я, что истерзана расставанием».

Потом везирь послал за Аджибом, и когда он пришёл, его бабка обняла его и заплакала, и везирь Шамс ад дин сказал ей: «Теперь не время плакать, теперь время тебе собираться, чтобы ехать с нами в земли египетские. Быть может, Аллах соединит нас и тебя с твоим сыном и моим племянником!»
И она отвечала: «Слушаю и повинуюсь!» – и тотчас же поднялась и собрала свои вещи, и сокровища, и девушек и немедленно снарядилась; а везирь Шамс ад дин пошёл к султану Басры и простился с ним, и тот послал с ним подарки и редкости для султана Египта.
И Шамс ад дин тотчас же выехал и, достигнув окрестностей города Дамаска, остановился в Кануне и разбил палатки и сказал тем, кто был с ним: «Мы пробудем здесь неделю, пока не купим султану подарки и редкости».
И тогда Аджиб вышел и сказал евнуху: «О Ляик, мне хочется прогуляться! Пойдём отправимся на рынок, пройдём в Дамаск и посмотрим, что случилось с тем поваром, у которого мы ели, а потом ранили его в голову. Он оказал нам милость, и мы дурно поступили с ним».
И евнух ответил: «Слушаю и повинуюсь!» И Аджиб вместе с евнухом вышел из палатки, движимый кровным влечением к отцу, и они тотчас же вошли в город и, не переставая, шли, пока не дошли до харчевни. И они увидели, что повар стоит в лавке (а время близилось к закату солнца), и случилось так, что он сварил гранатных зёрнышек. И когда они подошли к нему и Аджиб взглянул на него, он почувствовал к нему влечение и увидел след удара камнем у него на лбу, и сказал ему: «Мир тебе! Знай, что моё сердце с тобою». И внутри Бедр ад дина все взволновалось, когда он взглянул на мальчика, и сердце его затрепетало, и он склонил голову к земле и хотел и не мог повернуть язык во рту, а потом он поднял голову, униженно и смиренно, и произнёс такие стихи:

«Стремился к любимым я, но только увидел их –
Смутился и потерял над сердцем и взором власть.
И в страхе, с почтением понурил я голову,
И чувства свои я скрыть хотел, по не скрыл я их.

И свитками целыми готовил упрёки я, –
Когда же мы встретились, я слова не вымолвил».

Потом он сказал им: «Залечите моё сердце и поешьте моего кушанья. Клянусь Аллахом, едва я посмотрел на тебя, моё сердце затрепетало, и я последовал за тобой, будучи без ума». – «Клянусь Аллахом, ты нас любишь, сказал Аджиб, – и мы съели у тебя кусочек, а ты возложил на нас последствия этого и хотел нас опозорить. Но мы съедим у тебя что нибудь, только с условием, что ты дашь клятву не выходить за нами и не преследовать нас. Иначе мы больше не вернёмся к тебе; а мы пробудем здесь неделю, пока мой дед не купит подарки для царя».
И Бедр ад дин сказал: «Быть по вашему!» И Аджиб с евнухом вошли в лавку, и тогда Бедр ад дин подал им миску с гранатными зёрнышками, и Аджиб сказал: «Поешь с нами! Может быть, Аллах облегчит нашу тяготу». И Бедр ад дин обрадовался и стал есть с ними, уставясь в лицо Аджиба, и его сердце и чувства привязались к нему; но Аджиб сказал: «Не говорил ли я, что ты влюблённый и надоедливый! Довольно тебе глядеть мне в лицо!» И, услышав слова своего сына, Бедр ад дин произнёс:

«Для тебя в душе сохранил я тайну сокрытию:
Обвита молчаньем моим она, не узнать её.
И позорящий светоносный месяц своей красой
И той прелестью, что подобна утру светящему,

Твой блестящий лик в нас желанья будит, – конца им нет,
И сулит свиданья и долгие и частые.
Ужель растаю от жара я, раз твой лик – мой рай,
И умру ль от жажды, коль райский ключ мне слюна твоя»

И Бедр ад дин стал кормить то Аджиба, то евнуха, и они ели, пока не насытились, а потом встали, и Хасан басрийский поднялся и полил им на руки воды и, отвязав от пояса шёлковую салфетку, вытер им руки и опрыскал их розовой водой из бывшей у него фляги. И потом он вышел из лавки и вернулся с кружкой питья, смешанного из розовой воды с мускусом, и, поставив её перед ними, сказал: «Довершите вашу милость!»
И Аджиб взял и отпил и протянул кружку евнуху, и они пили, пока у них не наполнились животы, и оба насытились до сытости, необычайной для них. И после того они ушли и торопились, пока не достигли палаток, и Аджиб пошёл к своей бабке, матери его отца, Бедр ад дина Хасана, и она поцеловала его и подумала о своём сыне Бедр ад дине Хасане и вздохнула и стала плакать, и затем сказала:

«Я прежде надеялась, что снова мы встретимся, –
Ведь жить, когда вы вдали, мне больше не хочется,
Клянусь я, в душе моей одно лишь стремленье к вам,
И тайны Аллах, господь, сокрытые ведает».

И затем она спросила Аджиба: «О дитя моё, где ты был?» И он ответил: «В городе Дамаске». И тогда она подала ему миску гранатных зёрнышек (а они были не очень сладкие) и сказала евнуху: «Садись с господином!»
И евнух воскликнул про себя: «Клянусь Аллахом, нет у нас охоты до еды!» – и сел; а что до Аджиба, то, когда он сел, его живот был наполнен тем, что он съел и выпил. И он взял кусок хлеба и обмакнул его в гранатные зёрнышки и съел, и нашёл их недостаточно сладкими, так как был сыт. «Фу! Что это за мерзкое кушанье!» – воскликнул он. И его бабка сказала: «О дитя моё, ты хулишь моё кушанье, а я сама его варила, и никто не умеет так его варить, как я, кроме твоего отца, Бедр ад дина Хасана». – «О госпожа, – сказал Аджиб, – твоя стряпня отвратительна! Мы сейчас видели в городе повара, который сварил таких гранатных зёрнышек, что их запах раскрывает сердца, а его кушанье хочется съесть целиком. А твоё кушанье в сравнении с ним ничего не стоит».
Услышав эти слова, бабка Аджиба пришла в сильный гнев и посмотрела на евнуха…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.