Молодость инока Макария

Сергей Васильевич Афоньшин

Страница 4

Грянул гром над сынами Борисовыми не из тучи, что от Москвы надвинулась, а с неба нижегородского. Ненавистны стали народу братья-князья с глупыми распрями, с дружками татарами да булгарами. В колокол ударили, собрались люди мастеровые и посадские, чернецы и воины, бояре с челядью и подступили к теремам княжеским. И сбежали Иван с Данилой за Суру-реку. Анфиса с сынком успела за Данилой сбежать, а Мавра отказалась от дороги в чужой народ: «Милее мне вернуться к отцу да матери в Великий Новгород, чем к басурманам, дружкам твоим!» Отступился князь Иван от супротивной, рукой махнул и, спасая свой живот, вслед за братом ускакал.
Тем часом одна мятежная орава к терему подвалила с криками: «Не захватили Ивана Борисова, так отродье его, сынка-наследника, как котенка, головой об угол!» Княгиня Мавра навстречу буйным вышла и, как тигрица, вход в терем загородила с топором боевым в руках:
— Нет здесь ни князя Ивана, ни сына его, наследника! Здесь только я, Мавра, да чадо мое! Прочь отсюда, чтобы в ответе не быть перед князем великим!
Попятились люди и побежали Данилин терем с досады громить. И вовремя. Из-под горы ватага чернецов вынырнула с мечами да копьями, и монах с огненной бородой крикнул издали:
— Не страшись, матушка, не дадим на поругание, ни тебя, ни дитя твое! Вишь, злодеи, на дите да на бабе задумали зло вымостить!
В тот день и войско московское подоспело. Воины князя Василия родню и пособников бежавших князей похватали и в темники посовали, а у терема князя Ивана стражу поставили, чтобы Мавру с чадом оберегать. Вслед за войском прикатилась в Нижний Новгород колымага на колесах дубовых, окованных, с верхом позолоченным, а в ней иерей Иона, рука правая великого князя во всяких церковных и божьих делах. Остановился старец в монастырских покоях и в первое же утро приказал позвать к себе настоятеля Печерской обители Савватия да инока Макария.
Долго разглядывал Иона своим оком испытующим монаха с мечом у пояса, чернеца Макария. Старец Савватий напротив в креслице сидел, слезящимися глазами посланца разглядывал и на расспросы о Макарии отвечал:
— Мних учености великой, простоты ангельской, жизни праведной. Не бывало таких в обители с той поры, как игумен Дионисий перед богом представился. Прочу его в настоятели после кончины моей!
А инок Макарий богатырем стоял, горбоносый по-орлиному, с лицом открытым да смелым, с осанкой воина, а головой потолок подпирал. И бесстрастным казалось его лицо, изрезанное ранними морщинами.
— А сам о себе, что он скажет? — спросил воевода московского князя. — Мы в Москве о нем малость понаслышаны!
Углубились морщины на широком угловатом челе Макария, и сказал он, как выдохнул:
— Все мы люди, у каждого сила и слабость своя, у одних явная, у других тайная. И я как все. Но народу нижегородскому и князю московскому служу издавна, надежно и верно!
Тут патриарший посланец Иона белым пухлым пальчиком иноку погрозил:
— Ведомо, ох, ведомо на Москве, как иноки монастыря Печорского чужих жен от бесплодия исцеляют. Слыхано, дошла молва о том, как посылаешь молодух погулять с вольным ветром в обнимку, и тем ветром им животы надувает! Ведомо также великому князю Василию и патриарху Руси, что мних Макарий не уставал созывать народ под стяг московский. За это служение святой Руси многое простится тебе небесами. Но церковь православная и патриарх всей Руси не могут простить вольномыслия твоего и еретичества!
Ни слова в ответ не падало от инока Макария. Глядел на старца Иону, как на злую диковину, словно сердце его разглядывал и думы угадывал. И следа не осталось от лукавого добродушия в лице патриаршего посланника. Сытый румянец пропадал, а глазки, как у горностая, злым огоньком зажигались:
— Непригоже и грешно смердам трещины на пятках залечивать, что им богом в наказанье и испытанье подано! Не пристало слуге божьему гнойные глаза раба целебной водой промывать, наказанье богово своей грешной рукой снимать! И паче грешно иноку божьей обители чресла мечом поясати, аки воин, что спасителя на кресте распял. Во искупление грехов твоих, будет назначено тебе, инок, испытание трудом тяжким, изнурительным, постами и молитвами. Принимай сию кару со смирением, ибо в землях иных за ересь и целительство заживо в темницах хоронят и на кострах жгут. Так велит церковь святая и православная!
Ни слова в ответ от инока. Старец Савватий низко и покорно склонил седую голову.

Хлеб да соль испокон веков рядом идут. Соль и за столом всегда во здравие была и в прок запасти позволяла. «Вяленое да копченое хорошо, когда посоленное!» Без соли — не хозяин. Немало надо было соли и монастырю Печерскому. На целый мир рыбы насаливали. На низах у моря Хвалынского соль пластами лежит, да досягнуть оттуда басурман не велит. А вот повыше Оки, у самой Волги, соляное урочище. Соли не густо и взять трудно, зато вольно, без опасения, да и справлять попутной водой. Молва о Соленых грязях далеко разнеслась. Одна безымянная речка, что напротив Соленых грязей в Волгу вливалась, так и прозывалась: «У соли». Долго ее звали Усола, потом стала Узолой. А радиловские монахи на Соленых грязях свои варницы построили — грязь копали, соль выпаривали, на челнах в обитель отправляли.
Гуляет над Волгой ветер весенний, добрый да тугой, как лук боевой, гонит волны речные, и плещутся они под Печерской горой. А на волнах под стеной монастырской покачиваются два просмоленных челна. Два челна, на каждом по шесть гребцов, седьмой на корме. Четырнадцать чернецов с иноком Макарием во главе в трудный путь готовятся, на работы тяжкие, на Соленые грязи, варницы строить, соль добывать. Ватагу Макарий сам подбирал, все головы смелые да удалые, бывалые воины. Плывут соль варить, а из монастырской кладовухи мешок соли в челне припрятали, с топорами и лопатами копья да мечи ухоронены. И услыхало бы чуткоя ухо, как под иноческим одеянием кольчуги чуть слышно звенят.
Отчалили и понеслись Волге навстречу, сверкая новыми веслами. На одной корме правил челном монах с бородой черной, посеребренной, на другой бородач рыжий, огненный. Тот ветер тугой, как лук боевой, да весла крепкие, молодецкие, пригнали челны к устью речки лесной, что с левой стороны к Волге спешила и сливалась с ней у Соленых грязей. Здесь, заплывши в Усолу, инок Макарий своим молодцам передышку дал. Ночью вокруг костра сидели, жизнь и долю свою от молодости молча вспоминали. Тут под ропот речной струи да под шепот леса весеннего заговорил инок Макарий, что в миру звался Иван Тугопряд:
— Служил я, браты, в молодости князьям да боярам, живота не жалея, а доброй судьбы не выслужил. От межусобиц княжеских в монастырь бежал, и богу и великому князю служил за позор, за кару, за бесчестие. От знатных монахов и церковников только зависть да наветы на мою голову. Теперь думой с вами пополам делюсь. Честнее и почетнее служить нам не князьям со боярами, что перед Ханами угодничают, друг на друга зло замышляют, а народу поволжскому да вольной волюшке!
Наперебой заговорили монахи ватажники:
— Ты наши думки, Макарий, угадываешь! Давно согласны с тобой!
— Милее себе гробы тесать, чем переносить неволю монастырскую да знатным монахам прислуживать! — сказали братья-плотники.
— Охотнее нам мечи да копья ковать, чем запоры да цепи на темницы монастырские! — так кузнецы молвили.
А сапожный шварь да одежный швец такое слово вставили:
— Свои глаза готовы выколоть, лишь бы не видеть обитель ненавистную, житье постылое!
— Эх, браты, маловато мы сетей да вентерей прихватили! При вольной-то жизни некогда будет снасти плести! — Это Варнава-рыбак сказал и горестно рыжей головой покачал.
И порешили ватажники не строить на Соленых грязях варницы, по служить ни монастырю, ни князьям, ни боярам, а уплыть вверх по Волге, растаять там, как вешний снег, и новую жизнь начать. А в случае злой беды-неволи можно и к вольному Новгороду уйти. С рассветом потух костер, ветерок зашумел, сизый сокол над рекой пролетел. Проснулись молодцы-чернецы, из Усолы выбрались и вверх по Волге поплыли.

1  2  3  4  5