Весь мир первобытный был царством богов.
По мере далеких своих расселений,
Бродячие орды тех первых веков
С собой разносили богов своих древних
И древний обычай по новым странам;
С народным развитьем, старинные боги
Потом изменялись, и их именам
Давалось нередко другое значенье;
Но власть их была неизменно-страшна.
Из дивов стихийных они становились
Вождями племен; им вручалась страна,
От них исходили добро и зло в мире;
Они назначали себе города
И целые земли, как будто в уделы...
У каждого рода своя есть звезда
И бог свой родимый, кого почитал он
Как высшего бога.
Восток сохранял
Всех дольше их образ, таинственно-грозный.
Как он от начала весь мир заражал
Своим любодейством и жаждою крови;
Так точно любили и боги его
Кровавые жертвы и жили открыто
В гнуснейшем разврате, не дав ничего
Тогдашнему миру из благ их небесных.
Одна лишь Эллада смогла превратить
Стеклянную гору богов первобытных
В Олимп лучезарный, и край озарить
Его благотворным, весенним сияньем.
Древнейший Сварог здесь отцом стал земли,
И больше царем, чем таинственным богом;
Он сбросил былые размеры свои,
И в образ облекся земной человека;
Здесь боги такие же люди, как он,
С чудесною только, божественной силой.
Рим, этот всемирный царь древних времен,
Дал всем божествам чужим право гражданства,
И тем еще больше их сблизил с землей.
Но Север далекий, угрюмый, пустынный,
Почти что безлюдный, сулил той порой
Немного удобства в благому развитые.
Какими с Микулою боги пришли,
В том самом же виде они и остались;
А многие вовсе исчезли с земли,
Едва нам покинув туманный свой образ
И темное имя. Микула входил
В старинное царство Варуны-Водана,
Того божества, чей дух мрачный царил,
Среди облаков и холодных туманов
Воздушного моря. Но древний Водан
И сам начинал той порой раздвояться:
На Западе был он, как встарь Океан,
Бог-тучегонитель, дух яростный бури,
Царь браней, властитель седых облаков,
Сих грозных Болотов или исполинов;
Но Вырий, древнейший рассадник богов,
В Варуне уж видел преемника Дня;
Там он становился владыкой небес,
Владыкой, не только грозы, но и света,
Божественным Вишну. В нем был и Зевес,
И светлый Ормузд, и блистательный Индра,
И красное Солнце, и наш Святовит.
Как главный Сварожич, он там стал главою
Богов всех арийских; его новый вид
Вмещал и творца, и защитника смертных.
На Западе он, бог заоблачных стран,
Воздушного моря и всех вод небесных, ..
Спустился оттуда в земной океан,
И сделался просто верховным владыкой
Подводного царства, приняв от славян
Названье Морского царя, Водяного
И старого Деда; а вместо него
Властителем неба и туч громоносных,
Отцом всех народов к мира всего,
Царем лютых браней и вещего знанья,
Теперь воцарялся другой властелин,
Ему соимянный, но бог совсем новый,
Глава светлых асов, Полночный Один.
Пришел ли он так же, подобно Микуле,
Здесь и далее в поэме имя
Один, произносится как Один.
Из стран отдаленных Востока, иль он
Родился на Западе после Водана:
Но он очень скоро там, с древних времен,
Его занял место. Мы только заметим,
Что этот Один и Микулин брат, Щит, -
Сперва не одна ли они оба личность?
История весь мир арийский роднит;
Бродячие асы заимствуют древле
Немало обычаев, даже богов
И самый щит круглый, от ванов оседлых,
И скифский князь-Щит мог, в теченьи веков,
У них превратиться в отца их, Одина.
Микула и асы в начале времен В одном жили крае.
Когда ж они вышли? Каких был Микула главою племен?
Какими путями пришел он с Востока?..
Известно одно лишь, что в древности он
Под небом блестящим жил светлого Юга,
Он помнит поныне мир этот чудес,
Тот мир титанический, где еще долго
Земной мир сливается с миром небес;
И этих титанов, и светлых богов,
Чьи битвы ужасные длились столетья;
И блеск и сиянье их чудных дворцов,
Наполненных дивною славой небесной.
Он помнит зверей первобытных лесов,
И целые долы, покрытые силой
Побитою чьей-то безвестной рукой...
Отчасти он помнит и самый поход свой
За тридевять царств, в мир какой-то иной...
Куда лее? На Запад, тогда еще темный.
И здесь силлурийский период земли
За ним и девонский, полипов, кораллов
И лилий морских, невозвратно прошли.
Прошел и век каменноугольный, век тот
Смолистых и хвойных гигантских дерев,
Огромнейших ящер и рыб исполинских;
Когда, вверху рыхлых наносных пластов,
Явились песчаник и белая известь,
А влажная почва, морские брега
Кишеть начинали семьей земноводных
И птиц исполинских, и уже нога
Местами ступала гигантских животных,
Еще безобразных и сложных зверей,
Огромных тапиров, иль мастодонтов,
Ужасных драконов, летающих змей;
Кругом уж вздымались слои меловые,
Еще изменяя поверхность земли...
Свершился период и делувиальный,
Когда поселенцы с Микулой пришли.
Местами мог каменный век быть пещерный,
Местами ж позднейшие люди могли
В те дни знать и бронзу.
Заметно, он вышел
С родного Востока, когда бог Водан
Облекся уж в образ благой Святовита,
Иль светлого Вишну; а здесь океан
Всемирный сошел с возрожденной Европы.
Он мог лишь идти по окраинам гор,
Среди благодатной такой лее природы,
Что он там покинул. Потом его взор
Упал в глубь широкой, зеленой равнины;
Вода лишь сбежала со влажной земли;
Все благоухало, рои насекомых
Жужжали по воздуху; а там, вдали
Уже означались холмы и дубравы,
На солнце сверкали речные струи...
Тогда стал спускаться он с высей нагорных.
Но дни первобытной борьбы не прошли,
Один мир волшебных, зиждительных сил,
Мир огненных радуг, гигантских растений,
Ужасных чудовищ, едва лишь вносил
С собою жизнь новую в это броженье;
Другой мир таких же могучих начал,
Еще лучезарней, могучей, роскошней,
Его незаметно уже вытеснял
И сам воздвигался на этих обломках:
Один бог устраивал светлый чертог
Себе из цветов и блестящей лазури;
Другой, закопченный иль мокрый до ног,
С тяжелым трезубцем иль молотом длинным,
Еще копошился средь илистых вод
И темных расщелин горящих вулканов.
Микула наш видел с далеких высот
Тех гор, что издревле звалися Кавказом,
Край новый; он видел и древних богов,
Еще довершавших его устроенье,
И их первобытных, стихийных сынов,
Земных и воздушных болотов-титанов,
Главой досягавших еще облаков.
Пред ним копошилися целые сонмы
Неведомых чудищ, то жгущих огнем,
То плесом прудивших теченье речное;
Пойдет он направо - склюют там живьем,
Налево - растащат на мелкие части.
Над самым Микулой, среди грозных скал
Подоблачных, в высях седого Кавказа,
Закутанный в тучи, угрюмо лежал, -
Выше леса стоячего,
Что пониже облака ходячего,
Урод-уродище,
Святогор богатырь.
Почти под пятой великана ревут
Живые потоки, реки Самородины;
Над буйной его головою снуют
Орлы поднебесные, метели снежные
По ребрам, как черные мухи, ползут
И лепятся силы-орды переходные;
А он, богатырь исполинский, лежит,
В туманные ризы и в тучи закутанный.
Гнетет молодчину его, тяготит
Своя сила грузная, мощь богатырская;
Нет равного силой на свете ему,
Чуть держит уродища - матерь сыра-земля.
Лишь он шелохнулся, - по краю всему
Идет стук и грохот, ревет буря темная;
А только привстал он - глава в облаках,
Затмилося солнце, не видно дня ясного,
Шумят леса, реки кипят в берегах,
Сыра-земля стонет, - как море, колышется.
Направо Микулы, пустыней глухой
Тянулось вдали неподвижное море
Степей беспредельных, мир этот родной
Степных Колыванов' и дивов бродячих,
Где с дикой, голодной ордою своей
Носился, как прежде, второй брат Микулы,
Стрела-князь; что позже от русских людей
Так метко был прозван Кощеем-бессмертным.
Как шмель, он носился по дальним странам
И только возникнувшим царствам Востока,
Являясь нежданно, как ветер, то там,
То здесь, с своей ратью, силой змеиной.
С вершины Кавказа, с Полночи глухой,
К нему прибывали все новые орды
И новые дивы, тот люд подвижной,
Те мощные мужи стрелы и колчана,
Чей грозный мир долго еще клокотал.
Кипящим котлом средь былого Востока,
И огненным ливнем его обдавал
До Нильских брегов и пустынь Эфиопских.
На Запад от гор, по Эвксинским брегам
Давно расселялись отважные кимвры,
Что ныне относят у нас к племенам,
Родным нам, славянским. Левей жил брат Инда,
Божественный Буг, кого чествовал край
Потом от Карпат и до моря Морозов;
За ним жил сын Дуны, могучий Дунай,
А ближе - их родич, Днепр славный Словутич,
И также его брат, воинственный Дон;
В глуши гор Карпатских жил Днестр еще вольный,
В те дни уж известный у южных племен,
Торговлей своей янтарем многоценным.
Колыван-богатырь - кочевник.
На Полночь вздымалося море лесов,
Лесов первобытных, под чей, полный тайны
И вечного мрака, угрюмый покров,
Еще не ступала нога человека, -
Дремучее царство стихийных духов,
Мир дивов и чудищ лесных и воздушных;
Где царствовал темный бог Ночи седой
И древняя Влажность, куда один разве
Могучий сын Солнца, их враг роковой,
Лесной царь-Огонь, сын Перуна, Сварожич,
Сухман богатырь, лишь он разве один,
Себе пролагать мог свободно дорогу.
Микула заметил с нагорных вершин,
Как он, богатырь, там бродил и работал,
Особенно темной ночною порой,
То грозно дымяся подобно вулкану,
То неба касаясь кудрявой главой,
То в образе сопок, столпов огневидных,
Блуждая по темным лесам и горам,
То бурной рекою иль огненным морем
Разлившись вдали, по ночным небесам,
И заревом ярким покрывши весь Север.
Все это Микула видал столько раз
И эти картины стояли так долго
В глазах у него, что народный рассказ
Досель поражает своею полнотою
И яркостью красок. Раз поднял Кощей
Рысиный свой взор на Кавказские горы;
Глядит он туда из широких степей,
И видит вьющийся дым, и горами
Идущего с главной семьею своей,
Отца земледелья, родного Микулу.
Он долго смотрел на дым этот густой,
Вьющийся по небу; потом обернувшись
К своим, говорит им: "Вы видите там?..
Вот он, настоящий хозяин вселенной:
Недолго послужит он данником нам,
Его сыны выгонят род наш отсюда;
Он знает, где смерть обитает моя...
Волки рыскучие, Змеи ползучие,
Птицы клевучие, Горы толкучие,
Моя полевая, степная семья!
Идите навстречу ему, обирайте
Девицами, хлебом их, всяким добром;
Воюйте с ним, грабьте его, истребляйте!"
Услышал и царь Водан, в царстве морском,
О шествьи Микулы к нему, и созвавши
Своих, говорит им: "О дети мои!
Смотрите, подходит к нам вещий Микула,
Всемирный кормилец, владыка земли.
Реки быстрые, Озера светлые,
Заливы широкие, Проливы глубокие,
Катите текучие волны быстрей,
Зовите Микулин род в край наш поморский;
Ведите долблены ладьи их скорей
В широкие наши, раздольные страны!
Микула несет вам век новый с собой,
А вашим потомкам большие богатства,
Храните и чтите род этот благой,
Братайтесь, роднитесь с его племенами:
Микулиной силой и сошкой златой
С небес управляют бессмертные боги".
Между тем Микула с своею семьей
И племенем-родом спустился в равнины.
Природа сияла в блестящих лучах
Палящего солнца весны первобытной;
Земля утопала в зеленых волнах
Высокой травы и цветов благовонных;
Тяжелые ступни откормленных стад
Едва пробивали копытом дорогу
По зелени сочной, сквозь девственный сад
Ползучих лиан или хвойных деревьев.
Обозы их плыли в пучине цветов
И вьющихся злаков, среди изобилья
И разнообразия всяких плодов;
Отважные взоры медяных пришельцев
С немым восхищеньем смотрели кругом,
Приветствуя весело край благодатный,
Подобный тому, что там в мире ином
Остался за ними, на дальнем Востоке.
Но чем они глубже входили в него,
Тем он становился безлюдней, пустынней.
Они не встречали еще никого;
Везде след недавний виднелся потопа;
Один мир волшебных, зиждительных сил,
Блестящего солнца, роскошной природы,
Сиял, зеленел и радушно светил
С веселых дубрав им и ясного неба;
Другой мир наносных холмистых пластов,
Оставленных морем, стоячего ила,
Пластов меловых иль сожженных лесов,
Еще выставлял им гигантские ребра.
Одни божества, в лучезарных венцах,
Смотрели на них с облаков светозарных,
Из тихих дубрав, иль плескались в реках,
Впивая из радуг прохладную влагу;
Другие, в дыму или в тине морской,
Еще копошились по диким вертепам,
По темным ущельям, под зыбкой землей,
Иль с ревом сражались в пространствах воздушных;
Чем ниже спускались они с высей гор,
Тем воздух вкруг них становился тяжеле.
С зыбучих болот, с бесконечных озер
Курились туманы; громовые тучи
Почти не сходили с нависших небес;
Ужасные бури, ветра, ураганы,
Ломали деревья, коверкали лес,
И вмиг превращали жилой край в пустыню.
Местами, остатки огромных костей,
Не то исполинских каких-то чудовищ,
Не то прежде живших тут богатырей,
Громадные толщи сожженных растений,
Торчали в оврагах, промытых водой,
И путь заграждали рекам быстроводным;
Местами тянулся еще целый слой
Подводных полипов, вздымалися груды
Погибших животных морских и камней,
Оставленных только отхлынувшим морем.
Пришельцы встречали чудесных зверей,
Жар-птиц, змей крылатых, ужасных драконов;
В глубоких ложбинах, в заливах глухих,
В болотных трущобах, еще гомозились
Стада допотопных чудовищ морских,
Чешуйчатых гадов, гигантских лягушек;
По мутным озерам, проросшим травой,
Плескалися с криком залетные стаи
Каких-то неведомых птиц, с головой
И шеей змеиной, с плотной перепонкой,
Иль с рыбьими перьями, злобно на них
Оскаливши зубы, как у крокодила.
Местами, средь низменных долов пустых,
Еще копошились в грязи известковой,
Застывшие стаи морских длинных змей,
Громадных улиток, диковинных раков,
Или расползались от блеска лучей
Палящего солнца по влажным ложбинам;
Из чащи прохладной густых камышей
На них выставляла клыки головища
Еще допотопного чуда-слона
Иль мамонта, взбросив свой маленький хобот;
На голом песчаном холму шла война
Не то страшных ящер, не то зверей хищных,
Покрытых густой по спине чешуей,
С змеиным хвостом, с головой носорога;
И дикие крики их, яростный вой,
Собой наполняли немую окрестность.
Знакомый Кавказ был дорогой большой
Племен первобытных, идущих с Востока;
С одной стороны бежит берег морской,
С другой протянулись безбрежные степи...
Микула идти мог, где прежде прошли
Его соплеменники в первое время.
Он слышал, что родичи где-то нашли
Себе большой край, за тремя за реками,
Реками-дунаями, - много земли,
Степной и лесной, - и туда шел по слухам.
Путем он дорогой, конечно, встречал
Прибывших в места этих прежних собратьев,
Где род их бродячий уже кочевал
Из давних времен, между Понтом и Бугом;
Но роду Микулы тот край проходной,
Путь этот открытый с Востока на Запад,
Не мог быть в то время приманкой большой,
Чтоб здесь же раскинуть ему поселенья.
Вошли они в степи. Одною порой
Вдруг слышит Микула глухой гул с Полночи.
Сомкнулась громада, стоит и глядит
На дальнюю Полночь; а там, не то туча,
Не то синий пар над рекою стоит,
Не то пыль густая закрыла полнеба...
Потом табуны показались коней,
За ними блеснули прибрежья речные,
Послышался топот, гам, крики людей,
Мычание стад, скрип телег и кибиток;
И вот впереди всех, как сокол, летит
Младой богатырь, Колыван неизвестный,
С коня, будто туча, густой пар валит,
На броне играет всходящее солнце...
Разумный Микула тотчас же велит
Копать ров громаде, сдвигать колымаги;
Кто гонит стада, кто сбирает детей,
Кто тащит оружье, вздевает доспехи,
Микула в главе всех; равнина степей
Тотчас принимает вид бранного стана.
Но только их стан подвижной приведен
В надежный порядок, все с радостью видят,
Что это бежит к ним родимый их Дон.
Микула выходит к нему с хлебом-солью;
Дон также с радушьем встречает его.
Потом говорит, что бежит из степей он,
За синее море, в главе своего
Великого рода, туда, где Стрела-князь
Воюет с царями восточных племен,
Издревле богатых; но там, на Полночи,
Откуда идет он, воинственный Дон,
Лежит край обильный, обширные степи
И пастбища, реки, озера, леса;
Есть всякая рыба и всякие звери;
Такие же точно, как здесь небеса,
И всяких плодов, птиц, зверей изобилье.
Микула дарит этих пришлых людей,
Чем мог он в то время, от сельских избытков;
А Дон отдарил косяками коней,
И тут же простившись, направился к морю.
Идут они дальше, и слышат опять:
Несется с Полночи еще шум сильнейший;
Дрожит земля, будто подходит к ним рать
Иль страшная сила, валит пар кониный;
Потом табуны показались коней,
За ними блеснули прибрежья речные,
Послышался топот, гам, крики людей,
Мычание стад, скрип телег и кибиток;
И вот впереди всех, как туча, катит
Еще богатырь - Колыван неизвестный;
Дождем сыплют искры от конских копыт,
Тяжелые камни гремят под ногами.
Опять укрепиться Микула спешит,
Велит копать ров и сдвигать колымаги;
Но лишь богатырь показался степной,
Все с радостью видят, что Днепр то Словутич,
Старинный их также соотчич родной.
Микула выходит к нему с хлебом-солью;
Родной Днепр радушно встречает его,
Потом говорит, что идет он с Полночи,
За синее море, в главе своего
Великого рода, туда, где Стрела-князь
Воюет с царями; но эта страна,
Откуда идет он, весьма плодоносна,
И всяким природным богатством полна,
Лишь край этот новый никем не возделан;
А много всего в нем - озера, леса,
Есть всякая рыба и всякие звери,
Такие же точно, как здесь, небеса,
И всяких плодов, птиц и всего изобилья.
Микула дарит также этих людей,
Чем мог он в то время, от сельских избытков;
А Днепр дарит шкуры пушистых зверей;
Затем распрощались они и расстались.
Микула вступает в лесистый Гилей,
Болотистый край, где царила Ехидна,
Мать древняя скифов, еще дикарей,
Как звали их, греки. Но этой порою
Тут жил о немало арийских племен,
Носивших названия Ласточек, Цаплей,
Кабанов, Котов, с самых древних времен
Считаясь в родстве киммериянам-сербам.
Пред вещим Микулой, как синий туман,
Открылося море лесов, первобытных,
Еще мир чудесный неведомых стран,
Племен и народов, быть может, враждебных;
Еще мир таинственный новых чудес,
Чудовищ и дивов, быть может, страшнейших.
Глухою стеною стоит темный лес;
А что за тем лесом, одни знают боги...
"Леса со лесами совиваются,
Ветви по земли расстилаются,
Ни пройти Микуле, ни проехати!"
Подобно Перуну-Егорию,
Тогда он, Микула, глаголует:
"Вы лесы, лесы дремучие!
Встаньте и расшатнитеся,
Расшатнитеся, раскачнитеся.
По его, Микулину, молению,
По его святому терпению,
Отделялись леса от сырой земли"...
А где леса темны моленья не слушают,
Там есть у него, у Микулы, заклятие.
"Встанет он, пойдет в чисто поле,
В широкое раздолье, к синему морю-Океану,
У того синего моря-Океана лежит огненный змей;
Сряжается-снаряжается он
Зажигать горы и долы, и быстрые реки.
Выходит Микула, благословясь,
Выйдет он в чистое поле,
Станет на Восток лицом.
На Запад хребтом".
Он трет два полена - валит дым густой;
Выходит из дыма, с кудрявой главой,
Сухман-богатырь, сын небесного Солнца;
Микула стоит с чашей масла над ним,
И над огнем поливает живым,
А сам заклинает с отеческой лаской:
"Довольно тебе, Царь огненный-змей,
Грозным дивом бродить;
Довольно тебе, На взморий жить,
Горы, долы палить. Молюся тебе,
Сухман-богатырь,
Зажги темны леса,
Очисти по ним
Дороженьку нам,
Раствори небеса".
И внемлет он речи Микулы родной,
Сухман-богатырь, див с кудрявой главой,
И внемлет он вещим его заклинаньям.
Выходит Сухман из костра на траву,
Идет, поднимая все выше главу,
Неслышный, чуть видный, в дремучему лесу;
Но только вступает под сень он древес,
Он быстро растет и берет их в охапку;
Шипит и трещит перепуганный лес,
Коробятся в страхе дрожащие ветви,
Поблекнули листья, и с свистом глухим,
Со всех сторон брызжет багровое пламя.
И молит лес темный Сухмана, сквозь дым:
"Не тронь, богатырь, нас; не мучь ты напрасно,
Все будет, как хочешь"... Но он лишь идет
И мечет по лесу могучие руки;
Захватит пол-леса, тотчас же зажжет,
И вновь идет дальше; а красное пламя,
Как бурные волны, растет все растет.
И огненным морем бежит за ним следом.
Теперь, лес дремучий, теперь лишь держись!
Вот внуки Стрибоговы с шумом подвозят
Ему колесницу, в нее запряглись,
И с визгом, и с гиком помчались по чаще;
Еще стал свирепей ужасный Сухман;
Полнеба покрыл он удушливым дымом,
А в след за ним льется огня океан...
Бегут как шальные и мечутся звери
И дивы, с неистовым криком летят
И вьются над лесом чудовища-птицы,
Ползут по горящей золе и шипят
Ужасные гады... А он все несется,
Едва уже видный среди облаков,
В багровом тумане.
И вот, пред Микулой
Широко лежит, будто темный покров,
Стрибог - славянский бог ветров.
Открытое поле. Кой-где одиноко
Чернеют стволы обгоревших дерев,
Как мрачные остовы мертвых титанов,
Когда-то царивших по этим местам;
Лишь красное пламя чуть видною змейкой
Порой пробежит по обугленным пням,
И снова, раздутое огненным вихрем,
Подымется к небу столбом золотым,
Над серою грудой угасшего пепла;
Иль дерево рухнет со скрипом глухим,
И брызнут фонтаном вокруг него искры.
Микула и род его, племя, вошли
В сплошные равнины страны приднепровской;
Пред ними лежал край обильной земли,
Как бы ожидавший их только прибытия,
Чтоб сделаться садом Полуночных стран
И дать отдаленным Микулы потомкам
Прозванье от греков, Георгов-Полян,
рои самои древнейшей страны замледельцев,
Где позже гораздо, иль той же порой,
Столь мало известной, их вещие братья
Кий, Щек и Хорив, с молодою сестрой,
Живущей поныне, прекрасной Лыбедыо,
Построили Киев. Здесь встретила их
Днипра-Королевишна, вещая вила,
Царица-валькирья мест этих глухих,
Что греки считали страной амазонок,
Воинственных дев, наводивших собой
Таинственный страх на былую Элладу.
Они занимались одною войной,
Чуждались мужчин, тихой жизни семейной;
Звериная кожа на плечах зимой,
Покров легкий летом, служил им одеждой;
Их сборный кружок был родной им семьей,
А воля царицы их - высшим законом.
С копьем, обожженным из дуба, в руках,
С стрелами с насаженной костью, в колчанах
В той легкой одежде на голых плечах,
Они проносились воинственной ратью
По темным лесам, по ложбинам степным
В соседние с ними и дальние страны,
Грозя непрестанно народам чужим
Чудесною их, беспощадною силой.
И горе тому, посягнуть кто б посмел
На девственный край их иль стыд их девичий;
Они закидали б его тучей стрел,
Или растерзали б, как хищные звери.
Их знали давно в приднепровской стране,
И дальше по берегу Черного моря;
И ежели верить седой старине,
Они, обогнувши побрежье Кавказа,
Во время известной Троянской войны,
Ходили на помощь к далеким троянцам;
И долго их именем были полны
Далекие страны Востока и Юга;
Пока дочь Микулина их собрала
В круг более тесный, круг мирный, семейный;
Хоть также смирить в них еще не могла
Характер воинский.
По нашим преданьям,
Младая Днепра, до конца своих дней,
У нас почитается вилой-валькирьей,
И меткой из лука стрельбою своей
Она даже спорить с воинственным Доном,
За что и была поплатиться должна
Потом своей жизнью.
Здесь, возле Гилея,
Мог жить на Днепре, еще в те времена,
И страшный тот Змей, вероятно, потомок
Восточных Сохаков, а может, сродни
И лютым тем Змеям, что выгнали Невров;
Тот Змей, собиравший из каждой семьи
По девушке, в виде положенной дани.
Впоследствьи, сказанья об этом страны,
Не раз, как мы знаем, могли измениться:
Но нить их уходит во мглу старины
И вяжется прямо с той первой эпохой.
Еще того прежде Микула наш знал,
Когда был Перуном, стихийного Змея,
Что он запряг в сошку; но здесь предстоял
Ему новый подвиг, и может, труднейший.
Блестящее солнце столпом золотым
По другому преданью: по юноше.
Всплывало с Востока из моря тумана,
Как будто встречая сияньем своим
Родимых своих, первородных потомков.
По мере их шествья, все шире, полней,
Вкруг них раздвигалась вдали панорама
Цветущих равнин, сих грядущих полей,
Веселых побрежий, озер и заливов;
Страна вся кишела обильем плодов,
А дальше синел бор глухой и пустынный,
Пока еще царство безвестных врагов.
Речной свежий воздух сулил им здоровье;
Кусты винограда, сплетаясь, вились
У них под рукою; станицы пернатых
Порхали по воздуху или неслись
Густой вереницей с далекой Полночи.
Весь берег Днепровский широко пестрел
Толпами идущих вдали поселенцев;
А следом за ними, их путь зеленел
Или золотился желтившею нивой.
С душевной отрадой Микула глядит
На край благодатный; у Прии сердечной
Глаза разгорелись и сердце стучит,
От будущих благ, что сулит обладанье
Ей этой страною, где все веселит
И радует взоры. Она приклонилась
К отцу на плечо, и ему говорит:
«Свет-батюшка мой ты родной! Посмотри-ка
На эти равнины шелковых лугов,
На эти дубравы и синие воды;
Нет только здесь наших червленных судов,
Нет сел наших, градов, чтобы оживился
Край этот привольный. Где мы ни прошли,
Нигде не встречали такого обилья,
Такой плодородной богатой земли.
Густые дубравы ее заслонили
От дивов Полночи, поля и луга
У нас под руками. А эти рощенья,
Куда не ступала поныне нога
Еще человека, - они полны птицы
И зверя пушного. С Востока сюда
Путь к грекам; в местах сих живут наши братья,
Не здесь ли земли золотая среда?
Отсюда пойдем мы лесными реками
На Запад и Север; по их берегам
Сыны наши срубят торговые грады,
Внесут в новый край сей служенье
богам, И древний закон и обычай отцовский.
Вот край, предназначенный свыше судьбой
И матерью нашей Землей нам на долю;
Здесь сядет в раздолье весь род наш святой,
И будет богаче, сильней всех на свете».
«Светвещая дочь ты моя! - говорит
На это Микула родной Селяниныч. -
Тобой светлый род наш, как солнце, блестит;
Тобой начался он, тобой завершится,
Ты благословенна на каждом селе;
Где ты указала, там мы и вселимся.
Я дал тебе жизнь на родимой земле,
Но ты расцвела и потом возмужала
Учением вещих, святых мудрецов,
Божественной пищей небесной науки;
Чрез это ты сделалась дщерью богов,
Уставщицей теплых молитв и обрядов,
Ты нашей, грядущей судьбины заря.
Когда не имел мир главы, то колеблем
Был страхом, и Вышний дал людям царя.
Я ваша глава, как старейший меж вами;
Но ты свет народный, ты разум его,
Пророчица, слово богов вековечных;
Ты мать судеб наших, царица всего,
Что есть и что будет.
Бессмертные дали
Тебе читать в мраке грядущем времен;
Не даром пришли мы в сей край благодатный,
На то воля Божья. Мне также был сон,
Что будто бы здесь из тебя чудно вырос
Развесистый дуб, и широко покрыл
Своими ветвями край этот обширный;
И много он разных племен осенил
Своею густою, широкою листвой;
И я сам, проснувшись, в уме порешил,
Чтоб здесь нам раскинуть свои поселенья».
Меж тем в высотах, на зажженных кострах,
Дымилися жертвы богам вековечным;
Кровь жертв собиралась в священных котлах
Для высшей вещбы. По ее испареньям,
По цвету, осадку, судилось о том,
Какой ожидает успех предприятье;
Оно утвердится иль нет божеством,
В чем вещие девы гаданья давали
Свои прорицанья. Гадали они
Священными также стрелами, - подобьем
Лучей жгучих солнца. Тогда как одни
Из жриц и гадальщиц толпились вкруг
Грозной, Готовившей жертвы, что тут же она,
Связав, отдавала жрецам на закланье,
Прекрасная Прия, величья полна,
Взглянула в котел с осаждавшейся кровью,
Подперла бедро себе левой рукой
И, глаз не спуская с дымившейся крови,
Сказала: «Кровь жертвы угодна богам;
Они принимают от мира хлеб с солью.
Бессмертные шлют благоденствие нам
И полное счастье в местах этих новых.
Вот, батюшка, свет наш, родимый Белее,
Как вол бежит к пойлу святой нашей жертвы;
Еще облака разбрелись вдоль небес,
Как будто коровушки врознь среди поля;
Но он, пастушек наш, скликает уж их;
Бегут и они, как телята за маткой...
Узрел нас Сварожич с небес золотых,
И мечет на наших врагов он далеко Палящие стрелы».
Потом собрала
Она заостренные стрелы гаданья,
Рассыпала их по земле, обошла
Вокруг них три раза, и снова сказала:
«Раздвинется род наш по здешней стране,
Как эти вот стрелы; путей ему много...
Размножится род наш, как рыба на дне
Реки многоводной. Кто выше нас в мире?
Отец наш царит на земле и в водах,
В нем восемь частиц сил божественных мира;
Нет равных ему в поднебесных странах;
Он силою воздух, огонь, в нем блеск солнца
И месяца, он божество светлых вод,
Верховный царь правды, источник богатства,
Властитель земли... Кто его назовет
Простым человеком? Для всех он бог вышний
В лице человека... Пусть каждый лишь род
Наследием правит своим без раздела,
Как правда велит, как закон наш постиг.
Зане по законам святым у нас правда.
Взгляни на нас, Ладо!». И в этот же миг
Златой лук Перуна, дугой семицветной,
Раскинулся в небе; неистовый крик
Приветствовал громко незримого бога.
Как бы отвечая, вдали раздались,
Подобные ржанью коня боевого,
Раскаты громовые, и понеслись
Еще громогласней народные клики...
Затем начался шумный жертвенный пир,
Где див-Объедало и див-Опивало
Боролись в еде и в питье, пока мир
Народный терял луч последний сознанья,
И тут же в хмелю засыпал крепким сном,
Но долго гремели вдали еще крики,
И в такт выступая, в восторге святом,
Плясал хоровод жен и девиц славянских.
Одни состязалась меж тем в похвальбе;
Другие, моложе, в ристаньи; иные
В метаньи камней или в ловкой борьбе,
В кулачном бою, их любимой забаве...
Таков мир народный! Малейший привет
Иль ласковый знак божества его тешит;
В небесных явленьях блестит ему свет,
В счастливой примете он видит удачу.
Мир этот не знал, что он сам бог земли,
А боги те были его же созданье;
Они удалятся в свой час, как пришли,
А он, неизменный хозяин вселенной.
Иные искали удобных уж мест
Своим поселеньям; другие шли дальше,
Побрежьями рек, по течению звезд,
Вглубь, полного всяким обилием, края.
Как шумный прилив и отлив темных волн,
Далеко чернили толпы за толпами;
Местами дымился пылающий горн,
Местами сряжалась родимая сошка.
Все им обещало привольные дни,
Природа - обилье, земля - плодородье...
Вот эти места, что искали они,
Куда привела их молва через горы
И быстрые реки. В низовьях Днепра
Тогда обитали сперва Волкодлаки;
Но уже прошла золотая пора
Господства их в этой стране благодатной.
Теснимые с Севера племенем Змей,
Они удалились отсюда на Запад;
А край приднепровский, где жили поздней,
Под сению Киева, наши поляне,
Стал данником новых пришельцев.
Они, Как сказано выше, в дань брали с соседей,
По девушке в каждом семействе, одни
Господствуя в этих пространствах.
Настал, Как видно, черед дань платить и Микуле,
Иль край приднепровский к Микуле прислал
Просить его помощи, против Змей лютых
И тяжкой их дани: затем что один
Микула свершить мог тяжелый сей подвиг,
Приписанный после, в рассказах родных,
Кузьме Кожемяке (так поздней порой,
Отец земледелья зовется не тщетно
У нас то Микулой, то вещим Кузьмой);
Но только услышал о дани постыдной,
Вскипел страшным гневом Микула благой.
Пред ним просушались воловий кожи;
Микула с досады рванул их рукой,
И в раз разорвал их сырьем целый ворох.
Потом, в один миг, поднялся, и идет
На берег Днепровский; за ним потянулся
И род его, племя, пустив наперед
Своих соглядатаев выведать местность.
Меле тем и в степи, уже несколько дней,
Замечено было большое движенье, -
Бежали ль стада по ней диких зверей,
Или клонил ветер траву шелковую,
Но только движенье росло все сильней;
И вот расступилась трава шелковая,
Вдали появилося полчище Змей,
Иль лучше - каких-то хохлатых чудовищ,
С цветными хохлами на пестрых башках,
В узорчатой, будто расписанной коже,
С серьгами во рту и с серьгами в ушах,
И с жалами, видом подобными копьям.
Одни извиваясь, ползли по траве,
Другие стояли, подпершись хвостами;
Ясней всех виднелся у них во главе,
Змей самый огромный и самый хохлатый,