Весь пестрый, с блестящею в ухе серьгой
И с ярким пером на хохле, их начальник.
Микула выходит с отборной толпой
Вождей и старейшин своих, к ним навстречу;
Заметивши это, и главный тот Змей
Тотчас отделился от рати змеиной,
С отборной змеиною свитой своей,
И первый так начал к Микуле он слово:
«О вещий и сильный земли человек
Иль бог, нам безвестный - кто бы ты, пришлец, ни был!
Почто ты пришел из-за гор, из-за рек,
Разрушить в местах сих владычество наше?
Почто выжигаешь ты наши леса?
Почто истребляешь ты наши жилища?
Как будто здесь только блестят небеса,
Иль нет тебе места опричь земли нашей.
От века живем мы в местах сих глухих,
По темным пещерам, дуплистым деревьям,
Пьем кровь и едим супостатов своих,
Берем себе дань, по девице с семейства;
Но как человек ты явился, то знай,
Страна эта наша, и в ней мы владыки.
Когда ты посмел появиться с наш край;
То нам покорись и плати ежегодно
Такую же дань - по девице с семьи,
Как платят другие. Вот что повелел мне
Сказать тебе грозный царь здешней земли,
Глава и владыка змеиного рода».
Микула оперся на посох рукой,
И, дав кончить Змею, ему отвечает:
«О хитрый Змей!... Князь ты или кто иной,
Посол иль другой кто, про то я не знаю;
Не хитрая будет к тебе речь моя,
Но ты не взыщи, только дай досказать мне.
Про ваш род змеиный слыхал уже я,
По вашим законам, нам жить непригодно.
Мы здесь пришлецы, но с собой принесли
Свой быт и законы. Не бог я всесильный,
Ты правду сказал; я сын младший земли,
Но худа тебе и твоим не желаю:
Затем что земля - мать родная моя,
И все ее дети мне также родные;
Куда ни вступаю с моим родом я,
Там скоро все сами роднятся со мною.
Вы полны враждою ко мне и к моим,
Затем, что питаетесь пищей нечистой,
Живете по дуплам, пещерам глухим,
Не знаете жизни прямой и раздольной;
Одна лишь война да раздоры у вас;
Но мы едим хлеб, а пьем мед мы и брагу,
День целый трудимся... Взгляните на нас, -
Мы сильные люди; а вы еще дивы.
Идите ж, скажите царю своему,
Что выходов, даней платить я не буду -
И кровных я дщерей не выдам ему; -
А пусть он со мною помирится силой.
Который из нас одолеет в борьбе,
Тот, значит; и будет владыкою в крае.
Вот сказ мой последний, Змей хитрый, тебе,
Снеси же царю это, вашему Змею».
Но царственный Змей вступать в бой не хотел;
Он знал про ужасную силу Микулы,
Отца земледелья, и явно не смел
С ним мериться силой. Тогда Селяниныч,
Приблизясь к пещере, ему закричал,
Что он разбросает его логовище;
Противиться Змею уж было нельзя;
И вот, собрался он со всей своей силой, -
И вышел.
Дрогнула сырая земля,
Узрев пред собою свое порожденье,
Такого титана; лишь разве во сне
Видал род Микулин подобных чудовищ...
Свои и враги отошли к стороне,
Оставивши только в средине пространство
Соперникам грозным; и все в тишине,
Не двигаясь, ждали, чем кончится битва.
Но наш-то Микула, догадлив он был,
Он весь обмотался сырой коноплею,
Что он перед этим еще насмолил.
И вот, началася упорная битва;
Змей лютый Микулу и жжет, и палит,
И кажется, вот разорвет в миг на части;
А это с него конопля лишь летит;
Но он сам, Микула, стоит невредимый,
Да знай себе лютого Змея долбит
Тяжелою палицей по головище.
Боролися долго они так вдвоем,
Как равные оба гигантскою силой;
Не раз отдыхали, и снова потом
Кидалися в схватку.
Змей стал напоследок
Слабеть под тяжелой Микулы рукой,
И тихо взмолился: «Не бей меня насмерть,
Микула! Нет в свете сильнее нас с тобой;
Разделим всю землю и весь свет подлунный
Мы поровну; будешь ты жить сам большой
В одной половине, а я с моим родом
В другой»... «Хорошо! - Рек Микула благой: -
Разделим, пожалуй, мы землю меж нами;
И надо собща нам межу проложить...»
Царь Змей согласился.
И вот положили
Микула и Змей меж них землю делить,
Назначив при этом такие условья:
Что он, Селяниныч, с потомством своим
Займет под себя, иль запашет, засеет,
По долам широким, равнинам пустым,
И словом, к чему он, Микула, приложит
Хоть часть золотого труда своего,
То будет отныне во век нерушимо
Его достояньем и рода его;
А все остальное, чего не займет он
Или не распашет сохою своей,
Или не засеет земными плодами,
Всей этой пустыней владеть будет Змей.
Условие это они утвердили
Взаимною клятвой, смешавши их кровь
В одной общей чаше с вином или брагой,
И дали обет блюсти мир и любовь
И сей договор меж собой до скончанья,
Во всем нерушимо, всегда и везде,
Покуда на небе светить будет солнце,
Хмель плавать, а камень тонуть на воде.
Покончивши дело с главою змеиным,
Разумный Микула велел им подать
Печеного хлеба с братинами меда;
Поел сам и отпил, и стал угощать
Смиренного змея и всю его свиту.
Сперва Змей отвергнул земли благодать:
Ему не взлюбилось ни то, ни другое;
Но после привыкнул. Змеиная рать,
Накинулась жадно на сладкую пищу,
Пошел по змеиным башкам хмель гулять;
Дни целые длилось у них пированье,
А ночью иные и сами ползли
В стан крепкий Микулы, - и только, собравшись
Совсем уж в дорогу, случайно нашли
Едва их живых под корчагами с медом.
Изладил Микулушка сошку свою,
Ту сошку златую, что в дни еще оны,
Когда вышел встретить он мира зарю.
Ему подарило родимое Солнце;
Впряг Змея, и прямо бороздку повел
С угодий Днепровских на синее Море;
Как раз поднялся и весь род, и пошел
За ним, за главою славянского мира.
Сперва пастухи шли в главе стад мирских,
Играя на длинных рожках и на дудках,
Тех тибиях древних, что в песнях своих
Прославил впоследствьи Тибул с Феокритом,
А позже Гораций. Чуть видны в траве,
Они шли с шестами, обвитыми хмелем,
Как сонм соглядатаев хитрых, в главе
Родимых племен, пролагая дорогу.
За ними Микула вел сошкой златой,
Запряженной Змеем, широко бороздку;
А вещая Вана чудесной рукой
В ней сеяла семя общественной жизни.
Идет он, Микула, а следом за ним
Уже зеленеет широкое поле,
Желтеют колосья, из труб вьется дым,
Шумит и гудит быт живой деревенский,
Мычат, под ярмом их, волы по полям,
Чернеет земля, поднятая с травою,
Валятся деревья по темным лесам,
Сквозь листву мелькают высокие прясла;
Здесь слышится молот, там звук топора,
Местами повеет душистой смолою;
Там лык и мочала моченых гора,
Там глухо стучит долговязая ступа;
Здесь бабы и девки колотят вальком,
Тут дикий конь рвется под парнем удалым,
А там, на них глядя, мальчишка верхом,
Держась за рога, усмиряет козленка;
Толпа ребятишек, лепясь за хвостом,
Неистово воет и машет руками.
Затем, среди сонма избранных мужей,
Маститых годами и опытом, старцев,
Весеннего светлого утра ясней,
Как вещая Ганга, в лучах светозарных,
Шла вещая Прия, держа меч в руках,
Карающий кривду, и деку правдодатну,
Священную деку, где в немногих словах
Был вырезан первый закон их гражданский.
За нею, в повязках и лентах цветных,
В широких одеждах, в расшитых покровах,
С щитами в руках и с венками на них,
Плыл поступью плавной, чуть-чуть подбоченясь
И в такт выступая, младой хоровод
Подруг щитоносных ее, громкой песнью
Моля дары неба на славный их род,
Святое обилье и дождь благодатный
На тучное стадо и нивы полей.
Тогда как за ними, толпа безбородых
И уж бородатых парней и мужей,
Со смехом тащила, связавши веревкой,
Мохнатых двух леших, на суд свой мирской;
Другие ж с свирелью, а кто с балалайкой,
Иль ложками мерно звеня над главой,
Под звуки сих вещих орудий, что стали
Потом образцами для лиры златой.
Позднейших сиринг и кротолы звенящей,
Что древний грек принял, позднейшей порой,
В свой хор, исполняя фригийскую пляску,
Неслись, раскрасневшись от браги хмельной
И сладкого меда, плясали и пели,
То стан развивая в такт песни родной,
То вихрем скользя и кружась меж рядами.
Потом, в колымагах, на тучных волах,
В скрипучих телегах, в холщевых повозках,
В лубочных коробьях, в зашитых мешках,
Тянулся обозами скарб их домашний.
Из вьюков виднелись: хлеб разный в зерне,
Прибор ручных мельниц, длиннейшие ступы,
Ковриги печеной муки на огне,
Перины, одежды, большие корчаги,
Домашняя утварь, оружье, весы,
Железные полосы, медные бляхи,
Тут с лаем бежали мохнатые псы;
Из люлек смотрели чумазые дети;
Шли матери с грубой куделью в руках,
Иные с младенцем у бронзовой груди,
Но взросшие уже в домашних трудах,
В заботах хозяйских. И вот, напоследок,
Как бы дополняя картину собой,
Пестрел в отдаленьи род хищный, змеиный.
Далеко виднелся их табор цветной,
При блеске костров иль при солнечном свете;
Порой из травы появлялись густой
То яркий хохол, то два огненных глаза,
Следившие зорко, с тревогой немой,
За каждым разумным движеньем Микулы;
Меж тем, как с возов у Микулы, то там,
То здесь, исчезала незримо поклажа.
Поймавши, и сам не спускал он ворам,
И часто был спор у него с царем-Змеем.
Гораздо древнее так шествовал он,
Под именем Вакха или Диониса,
Среди первобытных восточных племен;
Везомый там парою тигров, венчанный
Венцом виноградным, и с тирсом в руках.
Сопутствуем вещей толпою Куретов,
Веселым Силеном, читавшим в звездах,
И мирно учившим, что высшая мудрость
В вине благодатном, усладе богов,
Младым Аристеем, что вынес впервые
На свет мед душистый из темных лесов,
Главой пастухов, молодым богом Паном,
И хором вакханок, нимф, фавнов, детей,
Плясавших пред ними священную пляску.
Так, в самом начале он шествовал дней,
Внося первый свет и начало гражданства;
Так шел и теперь он, и вместе с ним шли
То средь облаков, то в прозрачном тумане,
Древнейшие боги родимой земли,
И светлые души его древних предков.
И ночью, и днем, он их зрел пред собой,
По разным местам, на земле и на небе.
День целый сиял у него над главой
Отец его Свал, благодатное Солнце;
В его светлом диске, в лучах золотых,
Он видел сияющий лик Святовита;
В дожде благодатном, из туч громовых,
Спускался Перун, древний бог плодородья;
А чуть погружался день в сумрак ночной
И страстная Лада-заря опускала
Багровый свой полог с каймой золотой
Над дремлющей в чутком покое землею,
Вот Месяц двурогий, сей пастырь небес,
И весь мир воздушный, мир полный чудес,
Как будто живыми кипел существами.
Там видел Микула таких же зверей,
Таких же диковинных птиц и чудовищ,
Как некогда в дальней отчизне своей,
Чигарь-звезду, Зори Девичьи, Кигачи,
Утиные гнезда; еще там ясней
Он видел свой собственный образ,
Возницы, Бегущий на Полночь, и каждую ночь
Являвшийся снова на северном небе;
И все это видел Микула точь-в-точь,
Как это видал он в далекой отчизне.
И тот же он видел здесь круг колеса,
Что вертится в небе, на оси вселенной,
Незримо прорезав собой небеса,
В двенадцати разных местах Зодиака;
Отколь развиваются ночи и дни,
И дни, и недели, и времена года...
И здесь развивалися также они,
То белой, блестящей, то черною прядью.
А чуть приспевали дни сельских работ
Или проходили они к окончанью,
Или начинался весной новый год,
Тотчас же и праздник - опашек, засевок,
Сеяниц, овсяниц, русалии дни;
Потом колосяниц, заревниц, зажинок;
Под осень - спожинки, как звали они
Конец полевой их тяжелой работы.
Опричь того - встреча веселой весны,
Рождение солнца и солнцестоянье, -
Все праздники древней родной старины,
Любимые праздники сельского мира,
Всегда молодого. Своей чередой,
Священные тризны в честь предков усопших,
Дедины, осенины; зимней порой,
Особый ряд празднеств, в честь дивов стихийных;
Весной, пированья средь рощей святых,
У светлых колодцев или рек священных,
Священных камней, в тех местах дорогих,
Где жили издревле бессмертные боги,
Иль где поджидали пришельцев родных,
Родимые боги страны этой новой,
А где сельский праздник, там торг и мена;
Село превращалось в торговое место;
Заботливый труд и его тишина
Сменялися шумным, веселым движеньем.
Из степи широкой, с далеких озер,
Из темных лесов, из-за рек многоводных,
С морского побрежья, с неведомых гор,
Шли звери рыскучие, Птицы клевучие,
Змеи шипучие, Орды толкучие,
Телеги скрипучие, Богатыри могучие...
Одни предлагали им шкуры зверей,
Другие на хлеб их меняли оружье,
Иные степных приводили коней,
Другие несли медь, песок золотистый...
Микула, как истый хозяин земли,
Менял им холстину, хлеб, утварь, одежду.
В лесах и равнинах, везде речь вели
Про чудных людей сих и жен их прекрасных;
И может, за эту красу, не один
Гусь лапчатый отдал тогда свои крылья,
А зверь иной грозный, лесов властелин,
Расстался и с пестрою царскою шкурой...
Меж тем молва громко росла с каждым днем
О них, как о высших, божественных людях;
И долго была вся окрестность потом
Полна обаяньем чудесной их силы.
Так вещий Микула со Змеем дошли
До синего моря. Микула наш занял
Огромную область цветущей земли,
Что род его племя вспахал и засеял;
А дикие полчища царственных Змей
Заметно редели у них пред глазами,
- Никак не привыкнув ни к нравам людей,
Ни к плотной их пище и крепким напиткам.
Пришли они к морю и стали делить самое море.
Царь-Змей отказался;
Но вещий Микула, чтоб с ним порешить,
Напомнил о бывшем у них уговоре.
«Пожалуй, ты станешь еще говорить,
Что мы завладели твоими водами!» -
Он Змею сказал, и тотчас же пустил
Его вперед в море; а сам пошел сзади
Толкнул его в воду; и тут же убил;
Тогда род змеиный ушел в глубь степную,
И весь истреблен был. Здесь Днестр молодой
Издревле был сторожем силы славянской;
В стране этой горной, а к Югу - степной,
История рано встречается с ними.
Здесь первый этап их; отсюда потом
Они заселили весь край придунайский;
Здесь шел главный торг дорогим янтарем,
Через эти места проходил он с Поморья;
Здесь был первый путь из Полуночных стран,
На дальний Полудень и в Римское царство.
Микула устроил здесь мирный свой стан;
Но Днестр известил, что отсюда на Запад
Земля поднялася горбами; живет
Там Лаума ведьма, живут Волкодлаки,
Живет Святогор-див; но местность слывет,
Хотя и гористой, но всем изобильной.
Микула, верней, - желал мимо пройти
Угрюмого дива, с кем он не встречался
С седого Кавказа, хоть мог он найти
И здесь, поселившихся также, собратьев;
Но Божьей никто не минует судьбы,
Ни смертный, ни зверь, ни пернатая птица.
Лишь только вошел он в земные горбы,
Как рано поутру однажды он слышит -
Великий шум с под той северной сторонушки;
Мать сыра-земля колыбается,
Темны лесушки шатаются,
Реки из крутых берегов выливаются;
Глядит: едет богатырь выше леса стоячего,
Головой упирает под облаку ходячую,
На плечах везет хрустальный ларец,
Словно неба клочок из-за черных туч.
Едет он по чисту полю, -
Не с кем Святогору силой помериться,
А сила-то по жилочкам
Так и переливается,
Трудно от силушки, как от тяжкого бремени.
Вот и говорит Святогор:
«Как бы я тяги нашел,
Так я бы всю землю поднял!
Меж тем, просветлело, и выехал он,
Титан-богатырь первобытных времен,
Как видел его на Кавказе Микула.
С Кавказа Микула его не видал;
С тех пор Святогор все его догонял,
Невидимый, значит, Микулину роду.
«Постой-ка, кричит, дай взглянуть на себя!
Давно догоняю я, странник, тебя;
А все не могу перегнать твоей прыти.
Поеду ль я рысью, ты все впереди;
Поеду ли ступой, а все назади...
Что это несешь ты за чудную сумку?
Давно я смотрю на тебя издали;
Тебе, знать, подвластны все силы земли;
Должно быть, в тебе есть немалая сила?
А я так не встречу сил, равных со мной:
Смотри, уродился урод я какой,
Насилу меня мать сыра-земля носит.
А сила по жилочкам так и идет;
Так живчиком сила по жилкам и бьет;
Мне с ней инда-грузно, как с бременем тяжким.
Пожди-ка немного, прохожий, постой!
Дай мне поравняться, прохожий, с тобой.
Скажи мни, поведай, что ты несешь в сумке?»
Микула наш стал на пути, и стоит.
«А вот подыми-ка ее, - говорит, -
Тогда и узнаешь, что я несу в сумке».
А сам с этим словом, догадлив он был,
Сам снял с себя сумку свою, положил
На мать сыру-землю, и смотрит: что будет?
Наезжал тут богатырь в степи
На маленьку сумочку переметную.
Берет погонялку, пощупает сумочку, она не скрянется;
Двинет перстом ее - не сворохнется;
Хватит с коня руками - не подымается.
«Много годов я по свиту езживал,
А эдакого чуда не наезживал,
Такого дива не видывал:
Маленькая сумочка переметная
Не скрянется, не сворохнется, не подымется».
Слезает Святогор с добра коня,
Ухватил он сумочку своими руками,
Поднял сумочку повыше колен,
И по колена Святогор в землю угряз,
А по белу лицу не слезы, а кровь течет.
Груз тяги земной Святогора сломил,
Отец земледелья его победил;
Так он, на том месте, скалой и остался.
Где Святогор угряз, там и встать не мог,
Тут ему было и кончание.
Без боя Микула его одолел;
Без спора, землею его овладел...
Но есть и другое об этом преданье:
Жаль стало Микулушке богатыря:
«Погибнет могучая силушка зря!»
Взял он Святогора за мощные плечи...
«Ну, дивный же точно ты есть человек!
Живу на земле не единый я век,
Не видел такого, - сказал див, поднявшись. -
Открой, кто такой ты? Как мне тебя звать,
По отчеству-роду тебя величать?
Поведай, что в этой положено сумке?»
«Изволь! - Селяниныч ему говорит. -
Скажу тебе, кто я. Весь мир давно чтит,
Под именем князя меня, князя-Кола.
И я богатырь был; такой же, как ты;
Доступны мне были небес высоты;
И я разъезжал там, по небу, Возничим;
Пахал тучи черные сошкой златой;
Даждьбог лучезарный отец мне родной;
Но после спустился я с неба на землю.
Сырая Земля мать родная моя:
Затем-то она так и любит меня;
По ней я и стал Селяниныч Микула.
Как ты, богатырь, див древнейших племен,
Так я - земледелья князь новых времен;
А в сумке моей несу тягу земную».
«Что ж это за тяга такая? -
Опять Его начинает титан вопрошать. -
-Я вижу, ты сведущ во всякой науке;
Лишь ты один разве мне можешь сказать:
Как мне бы судьбину мою разузнать.
Но прежде открой мне, что это за тяга?»
«Что это за тяга? А видишь ли вот,
То труд мой тяжелый, кровавый мой пот,
Что я ублажаю родимую землю;
То видишь, вседневная наша страда,
Что бог наложил на мой род навсегда,
Пока людям нужен хлеб будет насущный,
То силушка наша, что род только мой
Владеет, род этот, любимый землей;
Та силушка, в мире кого нет сильнее.
А ты, богатырь-див, силач Святогор,
Как ты богатырь есть ущелий и гор,
То ты поезжай-ка отсюда на Север.
Пойдешь все прямо до росстани ты;
На росстани той разойдутся пути;
Ты путь возьми влево, и въедешь ты в горы;
Там кузницу встретишь, под древом большим,
То древо стволом достигает своим,
Стволом достигает оно вплоть до неба;
Но ты поезжай все себе до конца!
Приедешь ты к древу, проси кузнеца,
Проси, чтоб тебе он поведал судьбину».
Кивнул Святогор и исчезнул вдали;
Микула ж и род его славный пошли,
Как прежде, на Полдень, путем их дорогой.
Гораздо уж после, в позднейшие дни,
Когда по верховьям шли Дона они,
Еще Святогор раз мелькнул перед ними;
Потом совершенно из виду пропал,
На Севере. Там кузнец вещий ковал,
Из двух волосков ему тонких судьбину.
Сковал он два волоса, точно таких,
Что некогда были в косах золотых
Божественной Зифы, - жены бога Тора,
Прекрасной богини природы земной,
Божественной матери нивы златой,
Чей колос власатый и был ее косы.
Сковал кузнец вещий судьбину ему,
И тут же, он гостю велел своему
Искать здесь, по этому краю, невесту;
Но эта невеста спала крепким сном,
Вся в гноище, будто в болоте сыром,
Обросшая крепкой еловой корою,
Как бы намекая на Север глухой,
Покрытый в то время бесплодной землей,
И весь погруженный еще в сон глубокий.
Задумался крепко титан-Святогор:
Еще не трудился до этих он пор,
А только лежал иль бродил, - так без цели.
Однако, подумавши, он говорит:
«Поеду туда, где она там лежит,
Найду я ее, и убью поскорее».
И точно, нашел он ее наконец,
Точь-в-точь, как сказал ему вещий кузнец,
Всю в гноище смрадном, во сне непробудном,
И тело покрыто еловой корой.
Швырнул он на стол ей казны золотой,
Что, видно, имел при себе он в запасе;
Потом вынул меч свой и начал рубить
Девицу по груди, чтоб, значит, убить;
Рубил он, рубил, так ни с чем и уехал.
Она же проснулась - вскочила, глядит,
Кора с нее спала, а возле лежит
Казна золотая; и стала с поры той -
Такой раскрасавицей чудной она,
Каких не видала дотоле страна;
А золото тотчас пустила в торговлю.
Купила червленых она кораблей
И всяких товаров себе, поценней;
И торг повела по широкому морю.
Прошла о том слава до северных гор;
Заслышал о ней, наш титан Святогор,
Явилась она и сама к нему в гости.
Сперва не узнал он ее; но потом,
Когда, обвенчавшись, с ней зажил вдвоем,
Узнал по рубцам на ее белой груди.
Тогда-то он понял, что где ни живи
И как ни надейся на силы свои,
Своей же судьбины никто не минует.
И стал поживать с своей женкою он,
Пока судьба новых, позднейших времен
Его уложила совсем в домовище.
Тогда позабылся он вечным уж сном,
Очистивши место в том крае глухом
И силу свою передав людям новым.
Меж тем Селяниныч наш, с родом своим
Селился за быстрым Днестром и Дунаем.
Степной этот край был ему не чужим;
Здесь были давно племена все родные.
И вскоре потом, на Дунайских брегах;
Возникло большое Славянское царство,
Гремевшее древле в окрестных странах
Богатством своим и широким развитьем.
Отсель расселил он, Микула, свой род
До моря Венетов и северных Вендов.
Они не слилися в один Мир-народ,
Но плотно насели на Юг весь и Север.
И долго еще, с тех неведомых лет,
Тот край процветал, край обширный, Славянский;
И долго впоследствии, его смутный след
У нас оставался в старинных преданьях.
До поздних столетий к себе он манил
С Днепра непоседных князей наших русских;
Здесь первое было гнездо мощных сил
Славянского мира; здесь был первобытный
Путь с Юга на Север. Отсель долго шли
Славянские люди искать поселений;
Наш князь звал тот край средой Русской земли,
Кияне считали места те родными;
Как древний наш Дон, так и тихий Дунай,
Поныне гремят в наших песнях народных;
Славяне любили всегда этот край,
Как их колыбель первобытную славы...
Всех прежде отсюда горами ушел
Сын Бога, одного из богов первобытных.
Наш древний Горыня. С собой он увел
Свой род, всегда живший на высях нагорных.
Род этот нагорный с тех пор заселил
Не только Карпаты, по также часть Альпов
И гор Аппеннинских, где он возрастил,
Как мыслят иные, великого Нуму;
Дал Риму таблицы, что он получил
От родственной Прии, и ввел поклоненье
Божественной матери, Весте-Земле,
С служением Роду предкам усопшим;
Как позже, в родимой Славянской семье,
Та самая Прия же, с поля Стадицы
И из-за железного прямо стола,
Дала чехам князя, благого
Премысла, Чья дочерь, Любуша-княжна, приняла,
Потом от нее же, со декой правдодатной,
И меч правосудья. Воинственный Рим
Позднее осилил людей этих мирных.
И занял могучим народом своим
Возделанный ими тот край благодатный;
А после совсем их оттоль оттеснил
Обратно, в Альпийские снежные горы;
Но сын Бога и эти места оживил
Своими трудами, и край его долго
Еще слыл цветущим.
Потом собрался,
Тревожимый Римом, и он сам, Микула;
С побрежья Дунайского он поднялся
С своим древним родом на запад и Север,
Где всюду кишел мир Славянский.
Земля
Давно уж утратила чудный свой образ,
И Божий мир, новым условьям внемля,
Везде покорился обычным законам.
Прошла пора прежних, губительных гроз
И страшно-прекрасных стихийных явлений;
Век, вновь наступивший, с собою принес
Закон неизменный времен главных года.
Растительность стала гораздо слабей,
С Полночи пахнуло холодною влагой;
Очищенный воздух стал мягче, светлей,
Природа сподручней трудам человека;
Чудовища скрылись по темным лесам,
По диким ущелиям гор неприступных,
В степной глубине, и являлись то там,
То здесь, как пришельцы из чуждого мира.
Дух жизни покойной парил по полям,
По светлым озерам, по глади зеленой
Цветущих лугов и широких степей;
Все стало иначе и в воздухе ясном,
И в небе прозрачном, и в мраке ночей,
И в самом сиянье живящего солнца;
Везде взор встречал след обычных зверей
И стаи живущих поныне пернатых;
Зато сельский труд брал уж больше людей
И требовал спешности в каждой работе.
На встречу Микуле с Полночи идет
Теперь Мороз юный; такой он веселый...
«Здорово живете! Отколь Бог несет?
С чем в нашу родную сторонку идете?»
«Идем мы с Полдень, земледельческий род;
Несем тишину, труд благой и обилье!»
Они отвечают: «Бог в помощь будь вам!
Идите к нам с миром, и я вам гожуся».
Идут им навстречу по тем лее степям
И снежная Вьюга с сестрою Метелью.
«Здорово живете! Отколь Бог несет?
С чем в нашу родную земельку идете?»
«Идем мы с Полдень, Селяниныча род;
Несем в страну вашу кров теплый, семейный,
Домашний очаг, поклоненье богам.